С его стороны это была чистая импровизация, но Ленька поверил.
— Ты что, схерел?! — заорал он вне себя.
— Почему? — притворно удивился Норов. — Чем ты недоволен?
— Да ты на всю голову долбанулся! — кипел Ленька. — Ты знаешь, сколько эти должности на самом деле стоят?!
— Они стоят ровно столько, сколько за них платят. Вчера за них ничего не давали, во всяком случае, мне, сегодня — уже семьсот, завтра — посмотрим.
— Значит, так: я категорически запрещаю тебе что-нибудь продавать! Ты понял? Понял?!
— На каком основании, позволь спросить?
— На таком! Все расходы по выборам я беру на себя. Ясно? Целиком! И верни эти семьсот косарей немедленно!
— Леня, подожди, не горячись. Что скажет по этому поводу твоя мама?
— Она скажет, что ты когда-нибудь нарвешься!
— Прости, не расслышал, что-то со связью: когда бабки?
— Да завтра, блин! Завтра! — Ленька сердито бросил трубку.
На следующий день к Норову действительно явился заместитель директора банка, принадлежавшего Мураховским, и привез семьсот тысяч долларов в банковской упаковке. Он попросил пересчитать деньги и написать расписку, — «для формальности». Ни того, ни другого Норов делать не стал, сообщив, что он обойдется без формальностей.
Анна и Норов вышли из дома.
— Поедем куда-нибудь, — предложил он.
— Да, да! — с готовностью кивнула она.
Ей было безразлично куда, лишь бы подальше отсюда. В машине она сразу схватила его руку и крепко прижала к своей щеке. Он почувствовал, как по его кисти покатились теплые слезы.
— Ну что ты, моя девочка? — ласково заговорил он, трогаясь. — Не надо, не расстраивайся, все наладится.
— Не наладится! — жалобно возразила она. — Все плохо!
— Вовсе нет…
— Плохо, плохо! — всхлипывала она. — Ужасно! Я не знаю, как быть!
Он хотел высвободить руку, чтобы погладить ее по голове, утешить, но она не дала. Он свернул на обочину, затормозил и, повернувшись к ней, обнял. Она ткнулась лицом в его плечо.
— Ну перестань, — шептал он, касаясь губами ее волос и гладя по широкому, вздрагивавшему плечу. — Успокойся…
Погода на улице была серой и неприветливой. Тусклое небо низко висело над пустыми полями; вдали чернели голые деревья. Дул ветер, накрапывал мелкий дождь; его капли ударялись по стеклу и искривленными линиями сбегали вниз. Они были совсем одни на дороге; вокруг было холодно, хмуро, безлюдно.
— Я не знаю, что делать! — в отчаянии воскликнула Анна.
Он и сам не знал, только не мог в этом ей признаться.
— Давай все-таки, поедем, — мягко проговорил он, высвобождаясь из ее объятий. — Тут неподалеку есть одно очень спокойное место, мы там вдоволь поплачем вместе…
Бросить Осинкина в бой Норов собирался на финише — за две-три недели до голосования, не раньше. Однако обстоятельства сложились иначе.
Кампания, набирая обороты, вступила в последнюю, самую горячую фазу: охрипшие кандидаты метались с одной встречи на другую; типографии тоннами печатали макулатуру; в штабах круглосуточно шли совещания; по подъездам в третий раз ходили усталые агитаторы; «безобразники» клеили по ночам свои плакаты, сдирали и замазывали чужие.
Кочан, окрыленный своими успехами, уже не сомневался в близкой победе. Его рейтинг достиг 15 процентов, значения антирейтинга он не понимал и щедро раздавал братве должности в будущей администрации. Норова он одолевал требованиями денег и наседал на своих штабистов, чтобы те поддали жару. Они, однако, и без пришпоривания лезли напролом, нарушая на каждом шагу законы о выборах. На Кочана сыпались предупреждения избиркома, но он не обращал на них внимания.
Наконец терпение администрации лопнуло и после очередного явного беззакония его сняли. Случилось это в четверг, за три с небольшим недели до выборов.
Кочан поначалу просто не мог поверить в такую «подлянку». Он прилетел к Норову, рвал и метал, осыпая матерными угрозами этих козлов: Мордашова, Пивоварова и всю их долбанную шайку. Похоже, он ожидал, что народные массы в знак протеста вывалят на улицы, но они остались дома. Пивоваров сурово высказался на государственном телевидении, что бандитам во власти — не место. Взбешенный Кочан велел своей братве поперек всех щитов с портретами Пивоварова написать: «Сука конченная».