- Он совсем перестал целовать меня, - сказала она серьезно. - Совсем перестал целовать…
- Перестал целовать? А у вас заболела голова?
- Почему вы так спрашиваете, Стась? Вы что-нибудь знаете?… Да, голова очень болела. Потом боли в суставах. И тошнота. И лихорадочный озноб… Не трогайте мою руку, поберегите себя!
- Значит, вы всё поняли? - сипловатым голосом спрашивал человек, которого больная называла Стасем. - Вы поняли?
- Да, я поняла… - Она отвернула край перчатки на левой руке и показала язвочку, окаймленную белым валиком. - Я заметила это… страшное тавро графской конюшни. - Рот ее задрожал, гримаса ужаса исказила ее прелестное лицо с удивительно нежным загаром. - Милый Стасик, вы думаете, что это он сделал… что он мог пойти на это, чтобы избавиться от меня? - В этих сбивчивых словах звучали и мольба и надежда.
- Разве от вас можно избавиться? Все знают, что вы психопатка!.. - грубовато отшутился ее собеседник.
Прорезая толпу завитых мужчин, приближались рослые полицейские. Блеснуло золото позументов на их высоких фуражках.
- Пропустим их, - деловито заметил человек с усиками.
Во всем его осанистом облике - в галстуке-бабочке под энергичным подбородком, в густой сипловатости голоса, в бриллиантиновом сиянии прически - сквозило преувеличенное шулерское благородство, которое б равной мере бывает свойственно и князьям и лакеям.
- Давно хотел спросить вас, Мариша, - сказал он, когда прошли. полицейские. - Сейчас это можно. Вы давно работаете на немцев?
Словно в забытьи, седая женщина качнула головой: нет.
- Под кличкой «Серебряная»? - Она усмехнулась. - Чудак вы, Стась. «Работала»! Я никогда не «работала». Я любила Джорджа. И теперь я ушла, как больная кошка, чтобы не умирать дома… - Она задыхалась, говоря непрерывно. - Он теперь в руках Крафта, этого слизняка, этого чисто вымытого, в белых ресничках. Я ненавижу их обоих. Я не хочу, я не хочу…
Вдруг что-то безжалостно откровенное появилось в глазах Стася.
- Любите - ненавидите. А знаете ли вы, обаятельная женщина, что вы давно обречены на гибель? С той минуты, как взялись за эту работу. Хотите или не хотите, вы - солдат из зондер-команды. Таких, как вы, когда минует надобность, уничтожают по инструкции…
Он испуганно обернулся: что-то непонятное произошло в снующей толпе. Люди метнулись в стороны. Потом кто-то крикнул, сам себя успокаивая:
- Это тряпка тлеет! Просто тряпка! Кто подкинул ее? Вот сволочи! Это провокация…
Безмолвное согласие паники длилось несколько секунд, не более.
Но долго еще плавал смрад над улицей и заставлял прохожих настороженно раздувать ноздри.
3
Временный мост, наведенный советскими саперами над рекой Прут, гудел и поскрипывал, перегруженный машинами и орудиями. Близился вечер. Войска томительно-мешкотно тянулись через мост на ночлег - на первый привал в чужой враждебной стране, в ее не тронутых войной селах и городах.
Не было таких, кто бы не знал, что эта невзрачная речонка - государственная граница, откуда война началась. Но сейчас усталость, смертельная усталость гнала людей через мост на ночлег. И не было охотников полюбоваться на этот рубеж. Что в нем особенного: мутная вода обмывает обломки взорванного бетона - только и всего! - играет в скрученной арматуре и резко меняет цвет, уходя в тень под мостом.
На войне и усталость плодит шутников. И сейчас тоже находились балагуры.
- Кто тут в зеленых околышах? Пограничной службе велено оставаться, окапываться! - развлекал людей артиллерист в темной от пота гимнастерке, рысцой трусивший рядом с орудием.
Притиснутый к перилам пожилой солдат раздражительно философствовал:
- Пусть теперь сами понюхают, какая она есть, война фатальная.
«Тотальная!» - сообразил младший лейтенант Шустов, осторожно перегонявший по мосту на тот берег спецмашину - это была пеленгационная радиостанция фронтовой контрразведки.
- Далече ли до Берлина, сестрица? - сострил Шустов, подчиняясь тягостной, но твердо выработанной привычке задевать всех встречных на пути девушек. Пусть попробуют догадаются, какой он застенчивый!
- Давай, давай! - отозвалась с хрипотцой регулировщица.
Славка Шустов только прищурился, узнав Дашу Лучинину. Ее лицо было нахмурено, обветренные губы набухли, девичий пушок у розовых ушей казался седым от пыли. Вчерашние румынские солдаты с разрешения командования тянулись без оружия восвояси, а Даша беспощадно оттирала их к перилам:
- Стороньтесь же, окаянные! Ваша война кончилась.