Он многозначительно помолчал. Продолжил голосом, каким говорят на поминках:
– Недостача большая. Каких-то реальных – он повысил голос на слове «реальных» – объяснений Алексей Алексеич нам не представил. По инструкции, да и просто по правилам, мы должны были сообщить об этом в соответствующие органы.
Он опять замолчал и затем громко почти выкрикнул:
– И я настаивал на этом. Я считаю, что нужно отвечать за свои поступки, даже в том случае, если ты популярен и любим нашими заводчанами. А именно таким и был ваш профсоюзный лидер.
В помещении стояла гробовая тишина. Лица присутствующих как будто бы даже посерели и вытянулись. Жан Абрамыч продолжал:
– Наш генеральный не захотел, видимо, выносить сор из избы. И как раньше все еще испытывает какую-то симпатию и жалость к этому человеку. Точно я Вам сказать не могу. Он был так потрясен и расстроен, что я не посмел лезти к нему с расспросами – почти оправдывался директор. – Я не слышал весь их разговор, а только конец. Сергей Фомич поставил условием уход с завода. Он сказал ему: помня твои заслуги, я постараюсь замять это дело, но работать с тобой больше не смогу. Благодаря своему авторитету, он сумел убедить проверяющих из районного комитета профсоюзов не давать делу ход.
Косулин опять замолчал и, как бы подводя итог, констатировал:
– На сегодняшний день мы имеем заявление Морозова об уходе по собственному желанию и свободную вакансию на должность освобожденного председателя профкома завода.
Присутствующие, сбросив с себя первое оцепенение, и как бы встряхнувшись, расслабились. Уже более мягким тоном с вкраплением сердечности оратор продолжал:
– Пережив все случившееся, я понял одну вещь, и хочу об этом поговорить с вами. Вы все являетесь лидерами в своих коллективах. За вами за всеми люди. Вот сейчас вы придете в свои цеха и отделы и будете говорить с работниками. О чем обязательно надо поговорить? – он оглядел всех присутствующий взглядом доброго учителя. Все молча слушали и глядели на него.
– Надо обязательно поговорить о Сергее Фомиче. О том, как ему сейчас нелегко. О том, как много он для нас всех сделал. Как он сумел изменить жизнь каждого из нас в лучшую сторону. Вот за эти хлопоты, за великие труды, за человеколюбие он получил такую пощечину. И от кого? От того, кто первым должен был помогать ему. Как вы думаете, что он сейчас чувствует?
Все молчали. Жан Абрамыч продолжал:
– А я вам скажу. Он думает о том, что если такой человек с виду совершенно положительный, как Алексей Алексеич, подложил ему свинью, то как же вы, все остальные, к нему относитесь. Может и все остальные тоже ждут своего часа, чтобы укусить руку, кормящую их. Спилить сук, на котором они же сами и сидят. Может все видят в нем только кормушку, а вовсе не человека? Вот так он и думает – почти зловеще прошептал Абрамыч.
Не сразу, но все встрепенулись. На лицах появилось что-то напоминающее смущение и негодование. Кто-то громко сказал:
– Ну что Вы такое говорите? Это совсем не так.
– Ах, не так? – живо подхватил оратор. – Тогда мы должны показать это нашему Сергею Фомичу. Мы должны его успокоить, и я не боюсь этого слова, ибо вкладываю в него самый положительный смысл, мы должны его пожалеть. Просто по-человечески, как дорогого нам человека, попавшего в неприятную ситуацию. Как уже совсем не молодого и не совсем здорового человека.
Директор филиала говорил с такой искренностью, что казалось, он может заплакать. В зале опять воцарилась тишина. Косунин продолжал:
– Да, он не молод, но какая голова! – его лицо озарилось восторгом. – Такую голову еще поискать. Как вы думаете, нам эта голова еще нужна? Или мы и без нее обойдемся?
Жалостливая главная плановичка, уже доведенная до почти нервного состояния, вдруг приподнялась со стула и с жаром, превосходящим пыл первого говорившего, начала возмущаться:
– Да что вы нас за советскую власть агитируете? Мы что, мы дети что ли, в самом деле? Да отец родной не сделает столько, сколько Сергей Фомич для нас сейчас делает. Да разве мы можем к нему плохо относиться. Да мы за генерального в огонь и в воду. Я правильно говорю? – она оглядела остальных.
Остальные тоже уже прониклись необходимыми чувствами и тоже с жаром поддержали коллегу. Несколько минут все галдели на разный лад. Жан Абрамыч, подняв вверх руку, призвал всех к вниманию:
– Так вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вы должны объяснить вашим подчиненным, что нам надо не об Морозове думать. Не выяснять подробности случившегося. Бог с ним. Бог ему судья. Надо думать о себе. Нам жить не с Алексеем Алексеичем, а с нашим дорогим Сергеем Фомичем. Нам его надо беречь, а не досаждать расспросами, как там да что?