— Вот почему республика проиграет войну, — объявил он. — До сих пор во всех войнах в истории противники заявляли, что Бог на их стороне. Теперь они от Него отреклись. Коммунисты, социалисты, анархисты, троцкисты, сталинисты по любому вопросу грызутся, как крысы, только в одном согласны, что Бог на стороне врага. Бог с карлистами, рекете, с легионом, фалангой, фашистами. — Он воткнул длинный ноготь в кожицу апельсина, содрал корку. — За республику никто не молится.
— Да ты что, в Бога веришь? — спросил Сименон, изумленно тараща налитые кровью глаза.
Кройц затолкал в рот половину апельсина и принялся жевать.
— Снова сути не понял, — с огорчением промямлил он. — Главное, чтобы Бог в меня верил.
Чем дальше они продвигались, тем меньше виднелось следов войны на бесплодной земле и в ее тощих людях. В горных деревушках с розовыми домами царил покой и порядок, по мнению Сиднея, в отличие от хаоса и беспорядков в городах, стоявших на стороне республиканцев. Аккуратные улочки заполняли женщины в строгих темных одеждах, тихо шествующие с детьми из церкви. Калейдоскоп флагов, транспарантов, плакатов, штандартов, наперебой бросавшихся в глаза на каждом углу, фонарном столбе и балконе в республике, требуя внимания и верности, отсутствовал на территории националистов, за исключением нескольких старательно расклеенных предупреждений, что надо быть начеку и что сбор урожая важен не меньше победы в бою. На этой стороне от линии фронта реял всего один флаг — двухцветное знамя испанской короны. На крошечных полях неправильной формы в поймах быстротекущих речек трепетали на ветру привитые черенки маслин с наливавшимися на утреннем солнце неспелыми плодами. На этой стороне от линии фронта воскресенье оставалось днем Божьим, и худая скотина напрасно ожидала хозяйского попечения. Это была та Испания, которую воображал Сидней: простой пасторальный мир с мелкими речками, пылью, традициями и верой, неподвластными времени. Он на секунду задумался, на той ли стороне воюет, и сразу вспомнил, что не стоит теперь ни на чьей стороне. Смотрел, как Сименон сворачивает самокрутку, чувствовал в желудке обжигающую кислоту, вновь жалел, что не курит.
«Ауди» промчалась на скорости через Геа-де-Альбаррасин, привлекая завистливые, любопытные, хоть и нервные взгляды согбенных стариков, стоявших на тротуарах заложив руки за спину, и еще быстрей понеслась по длинной прямой дороге от Сьерра-Пенарредонда. Кобб предполагал, что на перекрестке с дорогой на Сарагосу будет контрольный пост, но его удивила усиленная охрана у заставы. Тормозя, он тихонько присвистнул, когда солдаты в темно-зеленых жандармских рубашках заметили «ауди».
— Нас, что ли, поджидают? — пробормотал он.
— Вижу два грузовика, — доложил Сименон. — Человек двадцать-тридцать.
Клее провел потной ладонью по перфорированному стволу автомата, сунул в спусковой крючок толстый палец.
— Не стрелять, не дергаться, не разговаривать, — приказал Кобб. — Помните, мы на их стороне. — Последний взгляд он бросил на Сиднея в зеркало, покачал головой над увиденным. — Ты вспотел, как невеста, малыш. Всю игру нам испортишь.
Впереди за триста ярдов на дорогу вышли двое охранников, не поднимая винтовок, уткнув руки в боки.
— Слева от меня пулемет, направлен на одиннадцать часов, к югу, — доложил Сименон.
— Стукните кто-нибудь малыша, — буркнул Кобб. — Пусть потрудится ради спасения жизни.
Кройц глубоко вдохнул, дотянулся и крепко ударил Сиднея локтем в лицо. Больно не было, просто зубы почувствовали сокрушительный вкус немецкой шерсти и английской крови из разбитых губ. Сидней задохнулся, когда Сименон двинул ему в ухо, отчего в голове вспыхнули белые искры смертельной боли.