— Слушаю, — вздохнул Ник.
Сидней взял бутылку, налил в стакан густое красное вино, кровью выплеснувшееся на обшарпанную столешницу, и поднял свой стакан.
— Утопить! Пейте.
Ник взглянул на стакан, дотронулся до него одним пальцем.
— Выпивка ничего не решает, — слабенько возразил он.
— Убийство редко что-то решает, — согласился Сидней, — но это не имеет значения. Сейчас же топите свое горе.
— Угу, — промычал Ленни, — заодно и пилюльку сглотни. Обалдеть.
Ник взял стакан, нерешительно и осторожно глотнул.
— Пейте, я говорю! — вскричал Сидней. — Это не церковное причастие, черт побери! — Он звонко чокнулся с Ником. — Salud![86]
Ленни вновь себе налил.
— Молоток, Никель. Добро пожаловать обратно в жизнь.
Ник глубоко вдохнул, выпил, стараясь полностью и окончательно проглотить вину, сожаления, осознание последствий святотатства. Поклялся больше никогда не пить в наказание за свое преступление, хотя, может быть, старик прав — слишком мягкая, легкая и удобная кара. Возлагать вину за автокатастрофу на выпивку — все равно что винить в выстреле зажатый в руке пистолет. Как часто говорит Ленни, убивает людей не оружие, а усатые мужчины. Он закрыл глаза, проглатывая остатки, вспоминая при этом, что в последний раз был радостно пьяным за миг до того, как не справился с управлением автомобилем.
— Еще, — потребовал Ник, протягивая стакан и гадая, растопит ли крепкое зелье прочную стену, которой он оградил свои чувства, из-за которой едкая кислота хлынет в душу.
Сидней с усмешкой налил.
— На посошок. Для поправки на дорожку. Хорошо, мистер Крик. Вы отбросили свои принципы и стали самым худшим из нас.
Глубоко внизу ударил предупредительный колокол. Ник с опаской покосился на Ленни, который вскочил, вспомнил, что он изувечен, и вновь рухнул на стул.
— К обеду звонят, — доложил он. — С голоду ко всем чертям умираю.
У Ника кружилась голова, когда Гваделупе с дядей Пепе молча расставляли три тарелки с розовой рыбой в кучках жареных хлебных крошек.
— Сегодня без яичницы? — спросил Сидней.
— Без, — огрызнулась в ответ Гваделупе. — Завтра съезжу за яйцами. — Она ткнула в Пепе накрашенным ногтем. — Убийца исполнит любую вашу просьбу.
— Что она сказала? — спросил Ленни после ее ухода.
— По-моему, до сих пор злится на дядю, — ответил Сидней, не желая портить вечер, и обратился к Нику: — Не хочу быть нескромным, и не мое это дело, но все же на что вы потратите свою долю?
Ник пожал плечами:
— Уйду на покой.
Сидней вздохнул.
— А вы, мистер Ноулс?
Ленни вытащил изо рта рыбьи кости.
— Как все. Куплю классную тачку — бумер или еще что-нибудь, ребятишкам всего, чего душа желает, — четырехколесные велосипеды, компьютеры, всякую белиберду, потом свалю во Флориду к чертовой матери.
— Значит, к бывшей жене не вернетесь? — спросил Сидней.
— Нет. Отрезано. С одними ребятишками буду общаться. — Он хлебнул вина. — То есть она будет упрашивать меня вернуться, только, знаете, мистер С., жизнь идет своим чередом.
— А вы как собираетесь золото тратить, мистер С.? — спросил Ник.
Старик подался вперед, готовый изложить свои планы:
— Я все думал, когда же вы спросите, на что старик в самом конце своей жизни потратит капитал. Знайте: хочу создать мемориалы бойцам Интернациональных бригад. Поставить памятники на каждом поле боя от Мадрида до Харамы, Брунете, проклятого Теруэля и Эбро.
— Зачем? — поинтересовался Ленни.
— Затем, что они были последними в своем роде. Никто никогда больше не принесет таких жертв ради столь благородной цели и столь неблагодарного дела.
— Да ведь вы проиграли, — хмыкнул Ленни.
— Спасибо за напоминание.
— Какие памятники? — уточнил Ник. — Кресты можно было б поставить.
— Слушайте, — вмешался Ленни. — Мой дружбан Трев несколько лет назад накупил кучу Лениных или еще каких-то там русских, десятками — хотел втюхать яппи в качестве садовой скульптуры, да они так и пылятся у него в ангаре. Вполне сойдут. Правда.
Сидней смотрел в столешницу.
— Я всегда был скорее хранителем, чем творцом воспоминаний. Давно уже задумал, а визуально никогда себе не представлял.
— О материале тоже не думали? — спросил Ленни.