Евлампий, услышав это, вдруг визгливо расхохотался. Эта красивая женщина вела себя очень раскованно, и это весьма импонировало хозяину, тем более что ее кавалер был сдержан, суховат и, на вкус Евлампия, ему самую малость не хватало душевности.
— Уж если тебе так интересно, дорогая, — произнес с улыбкой Аристарх, словно отвергая мнение Евлампия о сухости его характера, — то отвечу: мы находились с Юсуповыми в родстве через графов Сумароковых-Эльстонов, один из которых — вернее, из их предков, — был женат в XVIII веке на двоюродной кузине Собилло графине Дарницкой. Это я к тому, что смеяться тут особенно нечего, — последнее замечание предназначалось хозяину квартиры. Он, на взгляд Собилло, больно уж развеселился.
— Вы мне никак не даете развить мою мысль, — сказал между тем Аристарх, поворачиваясь к стеллажам спиной.
— Тогда говори скорей, — спела Ольга и оперлась спиной о подушку.
— Да вы слова сказать человеку не даете, — слегка обиделся Аристарх, но, тем не менее, решил продолжать.
— Дело в том, что в документах, описывающих собрание князя и связанных с картиной Рогира ван дер Хоолта, наблюдается определенная закономерность.
— Еще какая! — прокомментировала с места Ольга. — Документов-то почти никаких и нет! Даже несчастная страничка с описью картины — и та пропала. Стоило после этого в архив тащиться. Всеми материалами, какими мы только располагаем о «Портрете молодого человека с молитвенно сложенными руками», мы обязаны нашему уважаемому Евлампию.
И Ольга, не сходя с дивана, отвесила краеведу поклон. Тот заулыбался, как именинник.
— Как ни странно — в архив наведаться все-таки стоило, — сказал Аристарх и поискал взглядом пепельницу в виде античного щита, которая из всех предметов антиквариата, населявших квартиру Евлампия, более всего ему приглянулась. — Отрицательный результат — тоже результат.
— Умоляю, Листик, ближе к делу, — простонала Ольга. Она то усаживалась, опираясь на спинку диванчика, то подкладывала себе подушку под голову, то, наоборот, укладывалась на бок, подпирая щечку рукой. — Я понимаю, что разговоры с архивариусами женского пола для тебя — сплошное удовольствие, но имей же снисхождение к нам с Евлампием.
— Между тем ничего сенсационного в моем сообщении не предвидится. В списке коллекции 1916 года, составленном до революции, наш с тобой, Ольга, любимый «Этюд 312» отсутствует.
— Мы же, кажется, пришли к совместному выводу, что в этом нет ничего странного. Этюд — позднейшее приобретение собрания, и все тут, — недовольно бросила Ольга. — Дальше-то что?
— А вот дальше начинается удивительное. — Князь пристально посмотрел на подругу, которая в последнее время только и занималась тем, что над ним подтрунивала и ему противоречила. — В списке, что мне дали в архиве, тоже нет описания «Этюда 312», более того, в нем даже нет ни единого о нем упоминания. Такое впечатление, что этюда и вовсе на свете не существовало. Ну, что вы на это скажете?
Ольга нашла бы, что сказать, но не в ту минуту. Ее переполняли мысли одна причудливее другой. Вот поэтому она и промолчала поначалу — старалась привести мыслительный процесс в порядок и добыть из этого хаоса взаимоисключающих и разнонаправленных логических суждений наиболее, на ее взгляд, рациональные.
Ее, однако, опередил Евлампий.
— А по-моему, все тут ясно, как божий день. Вы же сами утверждали, что одна страница архива утрачена — та самая, где должно было упоминаться о портрете «Молодого человека с молитвенно сложенными руками» кисти Рогира ван дер Хоолта. Разве не могло такого случиться, чтобы описание «Этюда 312» шло в списке сразу за картиной Рогира. Не забывайте, что картины в Первозванске описывали далеко не в том порядке, как они значились у князя, а по мере того, как открывались ящики с полотнами, доставленными из Усольцева. Так, может, «Этюд» и Рогир уместились на одной странице. Логично?
— Логично, — буркнула Ольга. Ее такой ответ, надо сказать, совершенно не устроил, но другого объяснения этому факту она просто не могла предложить. — Остается только выяснить, почему пропала страница с описанием этих двух полотен?
— А ее Ауэрштадт украл, — со смешком бросил Аристарх, усаживаясь рядом с девушкой на диван и пытаясь вернуть ей ровное расположение духа. Он где-то слышал, что поглаживание по голове или неспешное расчесывание волос сказывается на душевном настрое. Как ни странно, это возымело действие, и уже через минуту Ольга лучилась, как начищенная медная кастрюлька.
— Точно, Ауэрштадт! — воскликнула она, вырываясь из объятий друга. — Недаром он на этом этюде вроде как помешался. Все ходил в музей на него смотреть. Помнишь, Листик, об этом еще Константин Сергеевич упоминал! — обратилась она к Аристарху.