К исходу третьего дня моими внутренностями вплотную занялись поглощенные микроорганизмы. Несколько раз они вывернули меня наизнанку. Но вдалеке был уже виден свет фар пролетающих по шоссе машин. Я сказал себе: "Ты дойдешь туда".
И отключился.
5. В раю? - Хозяева и гурии. - Все, что надо мужчине. - Опять пленник?
Лейла - мое небо.
Шелковое, пахнущее лавандой постельное белье, мягкие подушки, нежное одеяло, на мне - великолепный, расшитый серебряными нитями халат...
"Опять глюки!" - подумал я и, приподняв голову, заморгал глазами. Но видение не исчезло, а наоборот, украсилось множеством восхитительных деталей. Я увидел сияющую чистотой просторную комнату со стенами, украшенными лепниной и золотым накатом, полом, покрытым пушистыми персидскими коврами... Кругом стояли прекрасные фарфоровые вазы с цветами, большей частью искусственными. Стены украшали гобелены ручной искуснейшей работы. На одном из них было изображено нечто знакомое и, немного поразмыслив, я понял, что передо мной "Тайная вечеря".
"Итак, Христос с соратниками ужинает в богатом мусульманском доме... Интересно, что они там едят? Если протертый супчик с пресными лепешками, то, сейчас, пожалуй, я бы отказался... И подождал здешнего ужина... Не может быть, чтобы в этом доме с тончайшими вазами и искусной лепниной не было просторной кухни с изобретательной стряпухой. Изобретательной и алчущей восхищения своим творчеством..."
Откинувшись на подушки, я попытался припомнить, что же со мной случилось после благополучного приземления на обочину автомагистрали Тегеран - Захедан, но вспомнить ничего не удавалось. То, что приходило на ум, могло быть либо бредом изможденного человека, либо мечтаниями праведника, находящегося в раю или, на худой конец, на пути в него.
Ну, к примеру, мне виделись белоснежные облака, я парил в них, окруженный заботливыми полуобнаженными девицами со светящимися глазами. Прекрасные создания были охвачены лишь одним желанием - быть мне приятными...
Я написал здесь "прекрасные", но язык и ум мой не принимают вполне этого глубоко несоответствующего их неземной, неописуемой красоте, слова. Они ласкали меня, нежно и трепетно меня касаясь...
Одна из них, пальчики - лепестки роз, была особенно хороша... Как она была нежна, как заботливо она...
О, боже! Я вспомнил все - неземные девушки омывали меня в беломраморной комнате, и девушка с пальчиками, по шелковистости не уступавшими лепесткам роз, была наиболее внимательной... Потом она поила меня каким-то божественным напитком. Напоив, вытерла пальчиком пролившуюся на подбородок струйку. Стирая влагу, подушечка ее мизинца медленно поднялась от подбородка к уголку моего рта, и губами я почувствовал все ее тело...
Тут читатель, видимо, предвосхитил намечающуюся пошлость дальнейшего повествования и... ошибся. Жестоко ошибся и я. Я попал не на седьмое небо. По крайней мере, не совсем на седьмое небо. Или даже совсем не на седьмое небо...
Не зная этого, я, от нечего делать, занялся идентификацией Христовых соратников. Когда дело дошло до ласкового и предупредительного Иуды, в комнату вошли две женщины средних лет. Черные их одежды оставляли отрытыми лишь лица, даже пряди волос были тщательно спрятаны под черные платки. Лица невыразительные, одутловатые и серые (видимо, на улице они бывали не часто) были обращены ко мне. Четыре одинаково желтоватых глаза внимательно смотрели на меня. Одна была повыше; она отличалась также крупной черной родинкой, прилепившейся к правому крылу носа, и более густой растительностью, жиденькими рощами расползавшейся по нижней половине лица.
Наглядевшись, женщины обменялись несколькими короткими фразами, затем высокая обратились ко мне. Язык был не персидский, по крайней мере, не полностью персидский. Вслушавшись, я понял, что это "заболи", диалект, на котором говорят жители Забола, большого приграничного города на северо-востоке провинции, славящегося рыбой и дешевыми контрабандными товарами.
- Ман парси намедони <Я не говорю по-персидски (тадж.)> - ответил я, улыбаясь.
Женщины одобрительно загалдели по-своему, и я продолжил уже на английском:
- Do you speak English? What date is it today? <Вы говорите по-английски? Какой сегодня день? (англ).>
Женщины ничего не поняли, но после употребления мною таджикских слов "сол", "руз", означавших, соответственно "год" и "день", закивали головами и сказали мне какой сегодня день 1376 года. Потом одна из них вышла (та, которая пониже) и вскоре вернулась с листком бумаги, на котором нетвердой рукой было выведена текущая дата в привычном мне летоисчислении.
Выев листок глазами, я уразумел, что мое подземное путешествие и последующий бросок, вернее "ползок", до шоссе продолжались полных шесть дней. Изумленный, я попытался погрузиться в оценивающие мой подвиг мысли, но в голове нашлись только осевший зябкий мрак тех дней, изрядно приправленный хрустящим на зубах пустынным песочком и заключение: "Ни фига себе!"
- Ты лежать, хорошо. Ты все хорошо. Мы принес еда, - загалдели в это время женщины, подсказывая друг другу английские слова, видимо, только что заученные.
Я поблагодарил их и хотел попросить принести мне какого-нибудь препарата от последствий потребления мною сырого мяса и несвежей воды, но вовремя сообразил, что их знания английского языка и моего персидского вряд ли хватит для точной передачи смысла просьбы, и я могу получать что-нибудь эдакое, что отправит меня на тот свет. Но я все же попытался объяснить им, что настоятельно нуждаюсь в большом количестве спиртного. Они задумались на пару секунд, затем закивали головами и удалились.
Через пятнадцать минут в комнату вкатили столик, весь уставленный разнообразной едой. Среди яств возвышалась большая бутылка шотландского виски. Но есть и пить я не мог, и не вследствие того, что привык за последние дни к подножному корму и, тем более, не из-за того, что за всю мою долгую жизнь так и не научился пить этот виски, этот отвратительный заморский самогон, по своим качествам превосходящий разве только нашу российскую политуру... Просто столик вкатило то самое небесное создание с пальчиками нежнее лепестков роз, девушка, навсегда приблизившая меня к раю.
На ней были прозрачные небесно-голубые шаровары, не скрывавшие белизны и нежности бедер.
Казалось, что ее обнаженные, детской откровенности ступни не приминали ворса ковра.
Ее животик своим пупком пригвождал взгляд навеки, и если вы смогли бы отвести от него глаза, то сразу же поняли бы, что этот божественный образ навеки запечатлелся в вашей сетчатке и отныне будет с вами всегда...
Ее лицо было скрыто небесно-голубой накидкой, и я чувствовал замершим сердцем, что, когда я пойму, что не видел в жизни черт прелестнее, и что совершеннее, желаннее, прелестнее черт не может быть во всей Вселенной, эта накидка будет откинута и дыхание мое замрет в абсолютном восторге...
Ее груди! Вспомните тысячи бюстов, тысячи умопомрачительных сосков всех всевозможных рекламных королев и богинь и рыдайте - вы не видели ничего!
Позже я добавлю красок и подробностей к ее описанию - невозможно, выше человеческих сил описать в единую попытку всю бездонность ее человеческой привлекательности и всю божественность ее внутреннего совершенства!
По приведенному описанию девушки легко можно представить зигзаг, которым двигались мои изумленные глаза от одной ее прелести к другой, двигались в тщетной попытке постичь их совершенство, сущность и предназначение, в попытке постичь, почему мне, простому смертному, дозволено быть зрителем, почему же, почему мне даровано величайшее счастье видеть и запомнить все это?
Видеть и запомнить... И только! Я чудесным образом очутился в земном раю, где, видимо, все возможно, но чувствовал, что вопрос о моей мужской состоятельности после всего случившегося в пустыне (было ли все это?) все еще стоит на повестке дня.
И поэтому мои глаза заметались от ее стройных бедер к столику и обратно и, в конце концов, прилепились к бутылке. Я застенчиво и глупо улыбнулся, налил сто граммов виски и со стаканом в руке погрузился в рассмотрение предложенных мне яств. И так увлекся, что не заметил исчезновения небесной жительницы.