Прерывистое дыхание насильника раздавалось у самого уха, а его невнятный шёпот был сплошным сплетением исковерканных слов на пару с грязными ругательствами. Он словно подбадривал себя этим. Давай, мол, ты сможешь, что стоит завладеть жалкой женщиной; они только для того и созданы, чтобы быть никчёмной игрушкой в руках садома.
Молния никак не давалась, видать заклинила. Штанишки-то не так хороши оказались. Но всё же он решительно раздвинул мои ноги начал тереться об мягкое, источающие приятный аромат чистоты и свежести тело, так красиво извивающейся в танце совсем недавно. А он смотрел, и дикая, необузданная жажда брала верх над слабым разумом.
Мне было даже любопытно наблюдать за ним. Конечно, несомненно, этот жалкий человечишка отчаянно жаждет добраться до моего тела, надругаться над ним. Но мне плевать.
Ни один мускул не дрогнул на моём красивом лице, я лишь изогнула бровь в безмолвной насмешке. Пусть пытается, раз так хочется.
Тут он остановился.
Конечно, жертва, которая должна кричать, стенать, вырываться, просить о пощаде, смирно лежит под ним, подчиняясь его движениям и смотрит равнодушным взглядом на будущего мучителя, на того, кого она должна видеть в кошмарах, как минимум, следующие несколько лет. Но нет, всё спокойно. Не спокоен только он.
Жалкое подобие человека перестало трепыхаться надо мной и уставилось, вы только представьте, прямо мне в глаза! Да ещё и с таким возмущением, словно это я во всём виновата.
— Что, весь пыл пропал? Я тут уже, по меньшей мере, минуты две лежу, а ты даже с молнией не справился, — спокойной произнесла слегка улыбаясь.
— Заткнись, заткнись, сказал… — а дальше полились отборные ругательства, которыми, уверенна наверняка, он пытался прикрыть свою беспомощность в столь грязном деле.
— Нет уж. Мы же оба знаем, что тебя прельщает вовсе не процесс совокупления, а сама борьба. Тебе же нравится, когда сопротивляются. Нравится, когда ты чувствуешь себя сильным.
— Ты ничего не знаешь! — А после он плюнул мне в лицо, но промахнулся и попал в волосы.
— Знаю, я всё знаю. Таких, как ты, я читаю словно последнюю записку приговоренного к смерти. Слишком жалко и слишком просто. Нет в тебе ничего, что мне не известно.
— Пожалуйста, замолчи. Ты сама виновата, — он почти плакал. Сердце его билось сильно-сильно, а дыхание никак не могло прийти в норму; он задыхался при каждом слове.
— Ты прав. Всё, что сейчас происходит, происходит по моей задумке.
Тут он не выдержал, отпустил мои до этого, как он думает, надёжно зафиксированные руки и врезал мне по лицу со всей силой, на которую только было способно немощное тело. Впрочем, я не почувствовала боли.
— Пора тебя наказать, человек, — с этими словами начала свою первую трансформацию во второе обличие созданного Советом тела.
Кожа почернела до такой степени, что обрела цвет древесного угля. Тело стало крупнее, гибче, опаснее; покрылось тонким слоем слизи, источающей такое зловоние, что я сама повела в сторону носом. Пальцы увенчали длинные крючковатые когти, такие же чёрные, как и я сама. Скулы обострились, рот наполнился острыми клыками-иглами, что беспорядочно расположились во рту, до крови раздирая нежный язык, что сейчас по-собачий вывалился наружу, раскачиваясь из стороны в сторону. А глаза…
— Смотри на меня, — кое-как проговорила, стараясь ещё больше не изранить язык.
Тут же какая-то неведомая даже для меня сила завладела им и заставила заглянуть в темный омут глаз. Он провалился в их глубину, в бездну бесконечного одиночества существа, узнавшего тысячелетия скитаний и мук. Он заглянул туда, где рождаются греховные мысли безумца, обречённо на блуждания в глубинах своего сознания, где нет ни единого лучика надежды, где невозможно проснуться, где кошмары кажутся сказкой, а боль наслаждением.
У всех есть тьма, там, глубоко внутри, и чем больше живёшь, тем сильнее и отвратительнее она становится, тем больше её, проказницы, власть над своим носителем. Чаще всего, она порабощает, не выпускает из капкана страха. Вот только я сумела обуздать тьму, а это жалкое подобие мужчины нет, хоть в нём она ничтожно мала. Так вот пусть смотрит, смотрит и тонет. Это и будет ему наказанием!
— Я никогда не отнимаю жизнь, поэтому смотри в мои глаза. Ты будешь жить, это я тебе обещаю.
— К-то… т-т… ы…
— Сама Смерть, — произнесла у самого его уха, коснувшись влажным языком дрожащей щеки.