Меня поразило, как искренне, с самого начала он беспокоится за брата, за обычных людей, окружающих его. Но при этом никому об этом не говорит. А ведь правда, он всегда обо всех заботиться, даже о нахальной кошачьей морде, каждый раз безмолвно, не требуя благодарности за свою помощь.
— Ева, я восхищаюсь тобой, — призналась ему. — Ты большой молодец. И если кто-нибудь тебе ещё раз скажет, что ты бесчувственная глыба льда, не способная на нормальные человеческие чувства, то смело посылай его на три буквы. Я разрешаю. — Ева протестующие посмотрел на меня и уже собирался было что-то сказать, но я его перебила: — Не смотри на меня так. У меня хороший слух, ты же знаешь, я слышала всё. Каждое оскорбление от Адриана и всех, кто был в этом доме. Даже маленькая Вера позволяла себе грубости в твой адрес. Но отныне никто не посмеет больше, я тебе обещаю. Любой, обидевший тебя, будет наказан. И неважно кто, я больше не собираюсь закрывать на это глаза.
Парень сначала удивлённо посмотрел на меня, но потом удивление сменило другое чувство, которое он тщательно скрыл под маской равнодушия, так что я не узнала его. Затем его тело и лицо расслабились, он рвано выдохнул и на вдохе красивое лицо снова переменилось. Казалось, теперь он не скрывает чувства. Глаза сияли, на лице едва заметный румянец и лёгкая полуулыбка.
— Вам не стоит так беспокоится, госпожа... Однако я очень рад слышать это от вас. И не стоит думать, что вы всё это время бездействовали. Напротив, вы единственная, кто относится ко мне по-доброму, как к обычному парню, даже не как к слуге... а просто... человеку...
Он двумя руками приобнял меня за плечи и щекой потёрся о мой лоб. Я уткнулась ему в шею. Почувствовала тёплую кожу и ощутила пульсацию какой-то венки. Сильное сердце билось в удвоенном темпе, разгоняя горячую кровь по телу и поднимая его температуру. А ведь и правда, он становится всё горячее. Словно костёр разгорается.
— Твоё тело ведёт себя как-то странно, — наконец выдавила из себя. — Может, тебе плохо? Почему ты такой горячий?
Он ничего не ответил.
Я вырвалась из крепкого объятья и положила ладонь на его лоб. Температура была выше обычного. По ощущениям градусов тридцать семь–тридцать восемь. Хотя наша нормальная температура в среднем тридцать пять. Только при повышенной физической активности мы нагреваемся.
— Неужто переволновался, Ева?
Он как-то странно на меня посмотрел.
— Нет, это другое, — он опустил взгляд. Вслед за ним и я опустила глаза, они тут же округлились в удивлении, и буквально вжалась в спинку кресла.
Между ног у него торчал огромный бугор, который к тому же ещё подозрительно так покачивался в мою сторону, словно здороваясь.
— У тебя... — начала было я, но закончить не удалось.
Евангелиан снова захватил меня в объятие, только на этот раз прижал крепче. Его губы буквально врезались в мои, а проворный язык попытался проникнуть внутрь, но встретился с полотно зажатыми зубами.
И тут, как жуткое наваждение, в комнату ворвался Воскресенский! Как гром среди ясного неба. Сначала подумала, что это какая-нибудь дурацкая галлюцинация, ан нет, он настоящий.
Разъярённое лицо мужчины смотрело прямо на нас. Он безумным взглядом уставился на довольное лицо Евангелиана. Мелькнула догадка: а вдруг Ева специально меня поцеловал, чтобы разозлить Михаила? Ведь слух-то у нас одинаково хорош, и он мог услышать мужчину ещё у входа в особняк. А я, не сосредоточенная на звуках вокруг, многое пропускаю.
Михаил пылал злобой и жаждой крови. Его лицо исказилось и правая часть словно съехала в сторону. Один глаз налился кровью, а другой слегка прищурился. Воскресенский двумя широкими шагами преодолел разделяющее нас пространство, схватил Евангелиана за белые волосы и буквально отодрал того от меня. Мужчина обрушил тяжёлый кулак на безупречно-красивое лицо парня. По комнате раздался мерзкий хруст ломающейся кости. Я заметила, как страшно его челюсть сместилась в сторону, обезобразив, но тут же она встала на место под силой сверхчеловеческой регенерации.
Я знала, что это был неравный бой. Ева намного сильнее Михаила. И, ответь он ему, мужчина свалился бы с первого удара. Возможно, даже замертво. Однако Евангелиан, снова накинув на себя холодность и равнодушие, мужественно стерпел ещё два сильных удара в лицо, прежде чем мне удалось остановить это безобразие.