Я чувствую, что он смотрит на меня сверху вниз, но не могу заставить себя поднять глаза. Он наблюдал за мной полтора года, конечно, он знает.
— Я ничего о тебе не знаю, — очевидно, он знает все, но я практически ничего не знаю о нем.
Он притягивает меня ближе и укладывает мою голову между своей шеей и челюстью.
— Ты знаешь обо мне все, любовь моя. Просто держишь это под замком.
— Не знаю, — возражаю я. — Я не знаю, какое у тебя любимое время года, какая музыка тебе нравится, какое время суток ты предпочитаешь, как ты на самом деле выглядишь, какое у тебя хобби, что ты любишь есть, — нужно ли Смерти есть? Спать? Откуда у него столько времени, чтобы ходить за мной по пятам, если ему нужно собирать души или что он там делает?
Руки Летума исчезают, и холод от отсутствия его прикосновений пробирает до глубины души. Он усаживает меня обратно на край кровати. Я уже собираюсь встать и посмотреть на него, доказать, что, несмотря на то, что я у него на крючке, я не собираюсь просто так оставаться на месте, но он обхватывает меня за талию и тянет за собой на кровать.
Он прижимает наши тела, как будто мы делали это уже тысячу раз. Он знает, как идеально мы подходим друг другу. Его твердый член прижимается к заднице, и мне требуется больше сил, чем я хочу признать, чтобы не задвигать бедрами.
— Осень. Классика. Перед самым восходом солнца. Ты, и тебя, — у меня все сжалось внутри, когда он начал проводить кончиками пальцев по моему животу.
Румянец заливает щеки. Я должна была догадаться, что его любимое время года осень, ведь это время, когда жизнь уходит из природы.
— Я все равно не знаю, как ты выглядишь.
Спиной ощущаю, как его грудь вибрирует от теплой усмешки, и он целует меня в шею. Может быть, мой разум слышит то, что хочет, но он почти гордится тем, что я это заметила.
— Я отвечу на любой вопрос, который ты задашь. Но это ты должна узнать сама.
Восприняв это как приглашение, я разворачиваю наши спутанные ноги и отодвигаюсь. Какие у него скулы — высокие, низкие или посередине? Будет ли его челюсть такой же острой, как его тело, в глазах мальчишеский взгляд?
Медленно я тянусь к его капюшону, как будто любое резкое движение может отпугнуть его. Он подносит руку к губам еще до того, как я касаюсь мягкого материала, проводит губами по костяшкам пальцев и цокает.
— Ты сможешь увидеть, когда откроешь глаза.
Семена разочарования пускают корни и распускаются.
— Они открыты, — огрызаюсь я.
Я не постояла за себя, когда Эван поливал меня грязью, и все же хочу укусить руку, которая удерживает меня.
— Пока нет, любовь моя, но скоро.
Я почти отталкиваюсь от его руки. Что, черт возьми, это значит? Он продолжает говорить «скоро». Я не верю, что он когда-либо лгал мне, хотя от этих отказов становится еще хуже. Возможно, это еще одна вещь, которую он хочет, чтобы я сделала для себя сама, так же как он уговаривал меня озвучить свои потребности и желания.
Может быть, потому, что это, в сущности, сон? Или он просто прячется от меня? Или он так же не уверен в себе, как и я?
Я пытаюсь вырваться из его хватки, но он не шевелится. Вместо этого я провожу свободной рукой вверх по его животу, туда, где должно быть его сердце. Но под моей рукой ничего не бьется.
— Летум, — его имя так приятно на языке. Он тоже так думает? — Мне все равно, как ты выглядишь. Есть ли на тебе шрамы, правда ли ты безликий.
Он хмыкает, посылая пульсации вверх по моим рукам и к сильно бьющемуся сердцу.
— И что же тебя волнует, моя темная любовь?
Ты.
Это слово вертится на языке, но я отказываюсь его произносить. Не сейчас, когда он все еще скрывается от меня. Поэтому я меняю тему.
— Что происходит с душами после смерти?
Мне кажется, я чувствую, что он улыбается.
— Я провожаю их до ворот в загробный мир, а что будет потом, выбирает сама душа, — он покусывает мой палец. — Если они верят в рай и ад, то душа пойдет именно по этому пути. Если они верят в небытие, то их ждет вечный сон. Если они верят в реинкарнацию, то ты найдёшь их снова на земле, в этой или следующей жизни.
А во что верю я? Если я верю, что буду ходить по загробному миру рядом со Смертью, то это сбудется?
Во что верили мои родители? Они не были открыто религиозны, хотя и не отвергали идею Бога или чего-то еще. Далия как-то сказала, что она реинкарнируется в собаку из сумочки богатого человека, но не знаю, сколько в этом правды.
Словно прочитав мои мысли, он говорит:
— Я не знаю, где находятся души твоей семьи, любовь моя.
— Ох, — бормочу я и возвращаю свое внимание к рукам. Хмурюсь. — Почему ты оставил на мне эти символы?
Он отпускает мою руку и обхватывает меня руками, притягивая к себе, и мы обнимаемся, как влюбленные подростки. Из чистого инстинкта я прижимаюсь головой к его груди и просовываю руки под плащ, чтобы погладить его по спине, как будто это мышечная память.
Его запах омывает меня, и вместе с ним приходит ощущение покоя. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой спокойной и довольной. Я могла бы пролежать так целую вечность, не желая видеть свет дня. Как мог человек, о котором я так мало знаю, вызвать во мне желание отдать ему все на свете?
— Чтобы, проснувшись, ты помнила обо мне, — отвечает он.
Я резко вдыхаю и размышляю, стоит ли снова сменить тему разговора, чтобы не признаваться в правде. После минутного колебания я говорю:
— Я никогда не забывала о тебе.
— И никогда не забудешь.
— Почему ты так уверен?
Его пальцы проводят по спине любовными нотами.
— Я ждал тебя всю жизнь, моя Лилит. И не отпущу.