Я видела боль, но не предлагала помочь. Я — аутсайдер, посторонний. Человек, чье болезненное любопытство удовлетворяется созерцанием пострадавших в аварии, на пожаре, в перестрелке. Я — воющая сирена, или натягиваемая желтая лента, или молния на мешке для трупа.
Я ничего не могу поделать. И ненавижу свою беспомощность.
Проклиная себя за трусость, я свернула в комнату ожидания.
Две женщины сидели рядом. Одна — помоложе, я бы дала ей от тридцати до пятидесяти. Бледная кожа, густые брови, темные кудрявые волосы, собранные на затылке. Одета в черную юбку и длинный черный свитер с высоким воротником, закрывающим подбородок.
Женщина постарше была так морщиниста, что напомнила мне кукол из высушенных яблок, которых мастерят в горах Каролины. Одета в длинное черно-пурпурное платье. На месте трех верхних пуговиц — скрученные нитки.
Я кашлянула.
Бабушка-яблоко подняла взгляд. Слезы блестели в миллионе морщинок.
— Миссис Феррис?..
Грубоватые пальцы теребили носовой платок.
— Темперанс Бреннан. Я ассистирую на вскрытии мистера Ферриса.
Голова старушки свалилась вправо, отчего немного сбился парик.
— Пожалуйста, примите мои соболезнования. Знаю вам сейчас очень нелегко.
Молодая женщина подняла на меня завораживающие лиловые глаза:
— Правда?..
Хороший вопрос.
Смерть трудно представить. Я знаю это. Мое понимание не может быть полным. И об этом я тоже знаю.
Мой брат скончался от лейкемии в трехлетнем возрасте. Бабушка умерла, прожив долгую жизнь, более девяноста лет. Каждый раз смерть оставляла глубокий след в душе.
Кевин — просто ребенок из прошлого. О бабушке я вспоминаю еще реже. Я любила своих родных. Они любили меня.
Но моя жизнь вращалась не вокруг них, к тому же смерти не были случайными.
Как люди справляются с внезапной смертью мужа, жены, ребенка?
Не хочу об этом думать.
Молодая женщина сказала раздраженно:
— Перестаньте притворяться! Вы и понятия не имеете о боли, которую мы чувствуем.
Неуместное замечание, подумала я. Соболезнования есть соболезнования, какими бы они ни были.
— Конечно, нет, — произнесла я, переводя взгляд с одной женщины на другую. Это было довольно дерзко с моей стороны. Родственницы молчали. — Я очень сожалею.
Повисла пауза. Мне показалось, что женщины не собираются мне отвечать.
— Я Мириам Феррис. Авраам — мой муж, точнее, был им.
Мириам хотела было протянуть мне руку, но застыла в нерешительности.
— Дора — мать Авраама.
Дрожащая рука опустилась на колено Доры.
— Я поняла, что наше присутствие при вскрытии не допускается. Мы ничего не можем поделать. — Голос Мириам звучал хрипло и печально. — Это все так.
Молодая женщина замолкла, продолжая смотреть на меня.
Не придумав чего-нибудь утешительного, бодрящего или просто успокаивающего, я использовала стандартную фразу:
— Разделяю вашу боль от потери любимого человека.
Правая щека Доры судорожно дернулась. Ее плечи опустились, голова поникла.
Я подошла, присела перед ней на корточки и положила свои руки на ее.
— Почему Авраам? — задыхаясь, произнесла она. — Почему мой единственный сын? Матери не должны хоронить своих детей.
Мириам проговорила что-то на иврите или на идише.
— Как может Бог допустить подобное?..
Невестка снова сделала ей какое-то замечание.
Дора поглядела в мою сторону.
— Почему он не забрал меня? Я старая. Я готова.
Ее морщинистые губы дрожали.
— На эти вопросы нет ответов, мэм. — Мой собственный голос тоже стал хриплым.
Слеза капнула с подбородка Доры на мой большой палец. Я опустила глаза на маленькое мокрое пятнышко. И сглотнула.
— Могу я предложить вам чай, миссис Феррис?..
— Было бы неплохо, — ответила Мириам. — Спасибо.
Я сжала руку Доры. Хрупкие кости и сухая кожа. Остро чувствуя собственную беспомощность, встала и протянула Мириам визитку.
— Буду наверху следующие несколько часов. Если что-нибудь понадобится, звоните, не стесняйтесь.
Выходя из комнаты ожидания, я заметила одного из бородатых наблюдателей в другом конце коридора. Он не дал мне пройти, преградив дорогу.
— Это было очень любезно с вашей стороны.
Бородач обладал довольно своеобразным дребезжащим голосом, как у Кении Роджерса, исполняющего «Люсиль».
— Одна женщина потеряла сына. Другая — мужа. Я видел вас там. Несомненно, вы умеете проявлять сострадание. Вы человек чести.
Человек чести?..
Мужчина полез в карман, вытащил оттуда конверт и протянул мне:
— Вот здесь — причина смерти Авраама Ферриса.
2
В конверте лежала всего одна черно-белая фотография, на которой красовался скелет. Я перевернула фото. Выведенная черным карандашом дата — октябрь, 1963, и смазанная подпись: «Н de 1 H» — или что-то вроде этого.
Я вопросительно посмотрела на мужчину, преградившего мне дорогу. Ни малейшей попытки объяснить.
— Мистер…
— Кесслер.
— Почему вы показываете это мне?
— Верю, что здесь скрыта причина смерти Авраама Ферриса.
— Вы повторяетесь.
Кесслер явно нервничал. Скрестил руки на груди. Опустил их. Вытер ладони о брюки. Я ждала.
— Феррис говорил, что он в опасности. — Кесслер ткнул четырьмя пальцами в снимок. — Сказал: если что-нибудь случится, то только из-за этого.
— Мистер Феррис сам отдал вам фотографию?
— Да, — сказал Кесслер и зачем-то оглянулся.
— Почему?
Бородач пожал плечами.
Я снова посмотрела на фото. Скелет был вытянут, его правую руку и бедро частично закрывал не то холмик, не то скальный выступ. Какой-то предмет лежал на земле рядом с левой коленкой. Знакомый предмет.
— Где это?
Я подняла голову. Кесслер снова оглянулся.
— В Израиле.
— Так, говорите, мистер Феррис знал, что его жизнь находится под угрозой?
— Он был напуган до смерти. Сказал, что, если фотография обнаружится, поднимется паника.
— Что еще за паника?
— Я не знаю. — Кесслер поднял руки. — Послушайте, я не имею ни малейшего представления о том, что изображено на снимке и что все это означает. Я лишь согласился сохранить фотографию. И все.
— Какие отношения вас связывали с мистером Феррисом?
— Мы были деловыми партнерами.
Я протянула ему снимок. Кесслер не спешил брать его.
— Расскажите детективу Райану обо всем, — сказала я.
Кесслер отступил в сторону.
— Теперь вы и сами можете это сделать.
Зазвонил мой сотовый. Пеллетьер.
— Перезвоните по поводу Беллемаре.
Кесслер обошел меня и двинулся в комнату ожидания. Я помахала фотографией. Бородач отрицательно мотнул головой и поспешил дальше по коридору.
— Отчет по Ковбою готов? — спросил Пеллетьер.
— Уже поднимаюсь.
— Bon.
Когда я закончила разговор, коридор был пуст. Отлично. Придется передать фото Райану. У него есть список присутствующих на вскрытии. Если захочет разобраться, то найдет информацию о Кесслере.
Я вызвала лифт.
К полудню я закончила отчет о Чарлзе Беллемаре, отметив странное обстоятельство: последний заезд Ковбоя — результат неосмотрительности. Что ж, бывает со всяким. Настроился. Поучаствовал. Выбыл. Или выпал, как в случае с Беллемаре. Что же он все-таки делал там наверху?
За ленчем Ламанш сообщил мне, что изучить на месте рану в голове Ферриса будет довольно сложно. Рентгеновские лучи отображают только осколок пули и указывают, что затылок и левая часть лица раздроблены. Он также сказал, что мое заключение станет решающим, потому как кошки сделали невозможным установить траекторию пули.
Вдобавок Феррис упал лицом на руки. В подобном случае изучение разложившихся останков многого не даст.
В час тридцать я спустилась обратно в морг.