-- Ты что?! -- вскинулся он.
Нина ужом извернулась в его руках, по-ребячьи ловко отпрыгнула и опять со всего размаха ударила сумочкой. Ее край с латунной застежкой попал по левой ключице, и Санька, на секунду протрезвев, громко взвыл.
-- Е-е... твою мать!
Проходящие мимо курортники отметили удар хихиканьем. Поощренная ими сумочка взлетела еще раз, но Санька успел подставить руку. От удара сумочка открылась, и из нее вылетел пластиковый Томогоча. Описав плавную дугу, он с хряском шлепнулся об асфальт и взвизгнул. Возможно, Тамагочи не ожидал, что ему придется умереть так рано.
-- Идиот! Дурак! Хам! -- никак не получалось у Нины словечко позлее, пожестче. -- Ты убил его! Убил!
Пластиковые осколки трупика покачивались на ее узкой ладошке. На уцелевшем дисплее больше не было лица с озорными глазенками и крохотным носиком. Там вообще ничего не было. Нервный пальчик Нины давил и давил на кнопочку, но не мог оживить ее японского ребенка.
-- Ты это... извини, -- пробормотал Санька. -- Я не хотел... Сумочка... Ключица...
-- Уйди, -- сквозь слезы пыталась она что-то высмотреть в слепом оконце дисплея. -- У... уйди...
-- Не обижайся. Понимаешь... это...
Он снова попытался привлечь ее к себе, но проснувшаяся в ней жесткость, странная мужская жесткость, не дала ему это сделать.
Она рванула плечо, и Санька, и без того уже с трудом усмиряющий качающуюся набережную, приставными шагами отступил влево, ткнулся во что-то мягкое и пахучее.
-- Но-но! Полегче! -- потребовал от него бодрый мужской голос.
-- Надо же так наклюкаться! -- поддержал его голос помягче.
От голоса как раз и пахло скошенной травой. Санька мотнул головой, разглядел в качающемся мире пухлое женское лицо с завмаговской копной волос на макушке и громко сказал этой копне:
-- Из-зви-фи-иняюся-я!
-- Пошли, -- потребовал мужик, и лицо с копной-надстройкой исчезло.
Санька повернулся к Нине и не нашел ее. На том месте, где она стояла, в выщербине асфальта, лежал пластиковый кусочек Тамагочи.
С размаху Санька вмял его каблуком в асфальт и под хруст ругнулся матом.
Теперь уже хотелось напиться до потери сознания.
_
Глава двадцать вторая
НОЧЬ -- ВРЕМЯ ВЛЮБЛЕННЫХ И ПЬЯНИЦ
Он долго, до боли в плечах, бродил по набережной и соседним улицам. В какой-то подворотне ему по-русски предложили стать третьим. Он согласился, хлебнул прямо из горла сладкого, липкого, вонючего портвейна, потом дал мужикам двадцать тысяч на бутылку водки, и они исчезли бесследно.
Гарь шашлыков, соленый воздух моря, дурманящий запах мадеры и муската, едкие кольца табачного дыма, горький дух хвои -- все это смешалось в санькиной голове, перебродило, и ему уже стало казаться, что он потому не может найти выход из лабиринтов приморских улиц, что попал к самому себе в голову и бьется в тесном, со всех сторон укрытом костью сосуде. Какие-то люди что-то говорили, смеялись, тискали ему руки, он тоже что-то им отвечал, тоже смеялся и тоже пытался тискать руки, но с каждой минутой это получалось все хуже и хуже. И когда он в очередной раз попытался кому-то сжать пальцы, ему ответили совсем неожиданным, пискляво-детским голоском:
-- А я вас знаю, дядя...
-- С... серьезно? -- вскинул очумелую голову Санька.
Сначала он увидел не хозяина голоса, а плотный, черный ряд деревьев над бетонной подпорной стенкой, потом лестницу с металлическими трубами-перилами, красные кирпичи на асфальте и лишь позже -- узкое ребячье лицо с круглыми ушами. Лицо было до закопчености загорелым, уши -розовыми. Почудилось, что на них какая-то особая кожа, раз они безразличны к солнцу.
Санька взялся пальцами за левое ухо, и мальчишка взмолился:
-- Ой, больно! Не деритесь!
Вместо того, чтобы шагнуть назад, пацан отъехал, и даже это показалось необычным, хотя в качающемся санькином мире удивляться уже было нечему. Он тупо посмотрел на ноги мальчишки и только теперь увидел на них черные роликовые коньки. С баклями-застежками. Блэйдеры ездили только на тех, что с шнурками. Это он до сих пор помнил из рассказа Маши.
-- Ты это... роллер?! -- еле выговорил он.
-- Да, дяденька.
-- Это хор...рошо.
-- Да, дяденька.
-- Я тоже это... тут ездил...
-- Я видел, дяденька...
-- Правда?
Саньке на секунду стало стыдно. Значит, его падение видели многие.
-- А тебе сколько лет?
-- Девять, -- недовольно ответил мальчишка.
Ему явно было не больше семи-восьми.
-- А поч-чему ты не дома?.. Уже все дети спя-ат...
-- Щас докатаюсь и домой пойду. У меня одна бабка. Она разрешает...
-- А родители где?
-- На заработки уехали. Куда-то в Европу... А вы Машку ищете. Точно? -- хитро сощурив глаза, спросил он.
-- Как-кую Машку? -- не понял Санька.
-- Красивую, -- со знанием дела пояснил пацан. -- Вы ж с ней уже раза три встречались...
-- Ах, Машу! -- вспомнил он долговязую роллершу. -- Ну ты прям следопыт! Тебе только это... в разведку идти!
-- Ага, -- на полном серьезе согласился пацан. -- Я глазастый! Я, как вы за одним роллером гнались, видел. Он потом к вам вот там, наверху, где автобусы останавливаются, приходил. А вы там с Машкой стояли...
-- Не-е, тебе не в разведчики надо идти, -- решил Санька. -- А в журналисты! Они сейчас первые подсматривальщики! -- еле выговорил он придуманное слово.
-- А из машины на вас дядя смотрел...
-- Что? -- сразу протрезвел Санька. -- Какой дядя?
Никакого дяди с машиной в его воспоминаниях не было.
-- С длинными волосами, -- охотно сказал мальчик.
-- Лицо запомнил?
-- Не-а.
-- А что за машина?
-- Красная.
-- В смысле, красивая?
-- Нет, просто красная. Как помидор.
-- Ин... иномарка?
-- А я это не понимаю. Просто машина.
-- А человек этот... длинноволосый, он того... чернявый? На кавказца похож?
-- Чего?
-- А-а, ну ты ж Джиоева не видел! -- махнул вялой рукой Санька.
-- Чего?
-- И что он... Ну, этот дядя?
-- А ничего, -- вздохнул мальчишка, и его розовые уши смешно пошевелились, будто листики под дуновением ветерка. -Посмотрел-посмотрел -- и уехал...
-- Маша не могла его заметить?
-- А это вы у нее спросите.
-- Она появится здесь завтра?
-- Она тут все время.
-- Как это? -- заозирался Санька.
Пьяная муть, на время отогнанная испугом, возвращалась в голову и становилась еще плотнее, чем до этого, будто пыталась отомстить за временное отлучение.
-- А она на теплоходе живет, -- ткнул коротким пальчиком за спину
Саньке мальчишка. -- У нее там папка -- первый помощник капитана.
Они теперь не плавают, а только стоят. Чтоб курортники жили внутри теплохода. Бизнес -- это называется...
-- Гостиница, получается?
-- Ага. Там хорошо! Музыка, ресторан, ковры. Я один раз был. С
Машкой. А больше... Нет, больше не был...
Через пять минут Санька уже стоял у длинного, круто взбирающегося к палубе трапа и пытался поцеловать круглолицего вахтенного матроса. У того все время сваливалась с левого рукава белой форменки повязка, и он вынужден был придерживать ее. Оставшись, таким образом, как бы без рук, он отталкивал Саньку одним плечом и недовольно гудел:
-- Отойдь! А то милициванеров покличу!
-- Зе-емля-як! -- лип к нему Санька. -- Мне на борт надо! Там девушка одна. Она мне нужна...
-- Девушковые всем нужны! -- упорствовал вахтенный. -- Предъявите по полной форме пропуск али квиток в ресторант!
-- Ты с каких краев, земляк? С Урала, что ли?
-- С известных краев!
-- Тогда это... -- еле вспомнил Санька, -- пер...первого помощника капитана позови! Вот!