— Селихов! — Строго крикнул Таран. — Вы что, позволяете себе учить капитана, как нести службу⁈
Я удержался от того, чтобы хмыкнуть. Слова эти явно предназначались именно Шарипову, а не мне.
— Тихо-тихо, Толя, — успокоил Шарипов шефа. Потом хмыкнул и сказал мне: — Мурый, значит? Загордился, что ли? Раз уж в первый день взял духа, думаешь, можешь дерзить офицерам?
— При всем уважении, я не люблю необоснованных обвинений, товарищ капитан. Они выводят меня из себя.
— Мурый, да еще и гордый.
Особист откинулся на спинку стула, положил локоть на стол Тарану.
— Хочешь, Саша, я расскажу тебе одну притчу? Древнюю, мне ее еще мой дедушка рассказывал?
Шарипов заглянул мне в глаза из-под вальяжно полуприкрытых век. Я промолчал.
— Давным-давно жил-был в горах один молодой человек по имени Укаб. Был он настолько сильный, что умел одним махом перепрыгивать ущелья и за раз мог поднять с десяток овец.
Мы с Тараном мельком переглянулись. Шеф устало закатил глаза.
— Так его и звали соплеменники: Силач Укаб, — продолжал особист, — Укаб был добрым юношей и помогал всем в своем кишлаке: то в одиночку наведет переправу через реку, свалив вековой дуб, то отобьет овцу у стаи волков голыми руками, то наклонит высокую ветку груши к самой земле, чтобы женщины могли сорвать самые сочные плоды с ее вершины.
Я снова удержался от того, чтобы хмыкнуть, и опять мельком глянул на Тарана. Тот, кажется, даже заслушался, подняв взгляд к беленому потолку канцелярии. А может быть, просто заскучал. По его виду сложно было точно понять, что испытывает сейчас шеф.
— Однажды старик попросил Укаба оказать ему одну услугу, — с видом древнего аксакала, продолжал Шарипов свое повествование. — Большая скала росла на земле старика и бросала тень на его виноградники. Старик попросил, чтобы Укаб сдвинул скалу, и полуденное солнце могло греть виноградные гроздья, наполняя их соком. И знаешь, что сделал Укаб?
— Что? — С интересом спросил вместо меня Таран, развеяв все мои сомнения относительно себя.
— Сдвинул, — обернувшись к шефу, пожал плечами особист, — да только обоссался от натуги. Причем на глазах у всего племени. И знаете что?
Теперь особист глянул на меня с каким-то значением во взгляде.
— С тех пор его больше не называли Силач Укаб. Его прозвали Укаб Мокрые Штаны, и на силу его всем стало глубоко плевать.
— Интересная мораль у этой басни, — пожал плечами Таран.
Шарипов, при этом, невозмутимо продолжил, хотя его никто не просил:
— Так что, Селихов, знай: все твои достижения очень легко перечеркнуть одним необдуманным поступком. То же относится и ко всему личному составу заставы.
С этими словами особист зыркнул на Тарана.
— Разрешите и вам, товарищ капитан, рассказать кое-что. Только не притчу, а анекдот, — сказал я с доброй улыбкой.
Шарипов явно удивился и приподнял чернявые брови, снова обернулся к Тарану. Тот пожал плечами.
— Ну что ж, разрешаю, — сказал особист.
— Приходит офицер особого отдела к венерологу…
— Селихов! — Таран аж подскочил.
На мгновение в канцелярии повисла тишина. А потом ее разорвал громкий смех Шарипова. Таран даже застыл от удивления, потому что Шарипов расхохотался даже от первой строчки. Закончив смеяться, особист тяжело вздохнул, утер слезу.
— Еще и смелый. Я бы даже сказал, безрассудно смелый.
— Виноват, товарищ старший лейтенант, — сказал я шефу и тут же обратился к Шарипову: — но если уж надо вам меня наказать, накажите хотя бы за анекдот. Не так обидно будет.
Шарипов задумался. Потом внимательно, с прищуром, посмотрел мне в глаза.
— Стоишь на своем, Селихов. Не ломаешься. Не боишься. Не уж-то и правда не к тебе она пришла?
— Не ко мне, товарищ капитан.
— Ладненько, — Шарипов глянул на часы, встал, — пора мне. Этих еще в отряд вести. Нарушителей. Дослушал бы твой анекдот, Саша, да некогда. Ты, Селихов, его товарищу лейтенанту расскажи. А он потом мне расскажет. Очень уж интересно стало.
После особист попрощался, отдал честь и вышел из канцелярии.
Таран устало опустился на свое место.
— Селихов, ты чего, вообще бесстрашный? — Недовольно спросил он.
— Виноват, товарищ старший лейтенант. Злит, когда пытаются навесить лишнего, — сказал я безэмоционально. — Да еще и не за что.