Помимо него на мостике находились только члены его экипажа, Саламандры же патрулировали корабль, обеспечивая порядок и безопасность.
«Я снова командую», — подумал он, но сейчас его это не радовало. Однако чувство долга укрепляло слабый человеческий дух, наделяло смелостью действовать.
Адиссиан наклонился к воксу трона. Его сообщение транслировалось всей «Харибде»: бойцам в бараках, служителям в недрах машинариума, смертным медике в апотекарионе, беженцам — всем, чья жизнь сейчас была в опасности.
— Экипажу прийти в полную готовность. Мы снова вступаем в шторм. Всем, кому по работе не требуется выходить в коридоры, следует оставаться в своих каютах — это касается и членов команды, и пассажиров. Тех же, у кого есть обязанности, я призываю сохранять отвагу, помнить о долге, и тогда мы все выживем.
Он отключил канал и повернулся на троне к стоящему рядом старшему помощнику:
— Принимай пост, Арикк.
Адиссиан уже не помнил, когда в последний раз обращался к лейтенанту по имени, будучи на мостике. В нынешних обстоятельствах такое обращение казалось ему вполне уместным.
— Так точно, сэр.
Гуллеро зашагал к своему месту, а Адиссиан между тем обратился к Эсенци:
— Лисса, передай управление Цирцее.
Эсенци кивнула и провела необходимые манипуляции.
— Навигатор у руля, капитан.
— Время пришло, — пробормотал Адиссиан. Левая рука скользнула за пазуху, к пергаментному свитку, который капитан носил с собой с того момента, как Великий крестовый поход закончился. — Да защитит нас Император.
Он открыл вокс-канал с новатумом.
— Цирцея, мы все сделали.
— Я готова.
— А твоя тень?
— Я чувствую присутствие Ушаманна.
Библиарий остался в своих покоях в качестве предостережения экипажу, а также потому, что в одиночестве было легче сконцентрироваться.
— Да хранит Он тебя… — прошептал Адиссиан, уже не имея в виду Ушаманна.
— Пока ты блуждаешь в темноте, — закончила за него Цирцея. — Но я не убоюсь тьмы, ибо свет Его истины будем моим маяком.
С этими словами Цирцея отправила «Харибду» в шторм.
Корабль, мгновенно подхваченный течением варпа, задрожал. Море душ вздымалось и бурлило, словно в муках, а «Харибда» чувствовала на себе каждую его конвульсию.
Адиссиан вдруг почувствовал, как невидимые когти чернейших эмоций скребут его разум. Сам того не осознавая, он вцепился в подлокотники трона с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
Погребальная песнь текла по палубам, звеня эхом на мостике, шепча из люков, пробираясь за взрывостойкие двери, заражая всю «Харибду» атональным плачем, пугающе похожим на крик тысяч умирающих.
Он вдруг задумался, не звучал ли среди них и голосок Мелиссы.
— Бог-Император, — всхлипнул он, вдруг переполненный отчаянием, — сохрани ее невинную душу.
Корабль бросало из стороны в сторону, и Адиссиану вдруг представилось, что он — капитан шхуны, захваченной штормом в беззвездной ночи. Паруса раздувались, готовые в любой миг разорваться, испуганные матросы привязывали себя к мачтам, а он стоял у штурвала, смотрел на море и видел только черные волны и изрезанные молниями тучи над ними.
Он не знал, что делать.
— Цирцея… — прошептал он, осознав, что произнес ее имя вслух, когда навигатор ответила.
— Чернота… бесконечная чернота. Он везде…
В прошлый раз было иначе.
— Кто, Цирцея? Скажи!
— Злобный, впивающийся в разум, вскрывающий все… Кабар…
Адиссиан нахмурился. Он смутно осознавал, что членам экипажа на мостике тоже было плохо, но сейчас его волновала только навигатор.
Это была какая-то бессмыслица, порожденная попытками сориентироваться в шторме.
— Не сдавайся. Цирцея, держись ради нас.
Металл прогнулся, корабль застонал, а его поля Геллера натянулись, как паруса во сне Адиссиана.
— Он приближается… Одноглазый Король. Я чувствую его… чувствую, как он вскрывает мой разум, словно коробку без замка… просеивает мои мысли…
Она вдруг закричала так громко, что в вокс-канале возник резонанс.
— Цирцея!
Цирцея тяжело дышала, но хотя бы перестала кричать. Она плакала, и эти тихие всхлипы кинжалом вонзались в сердце Адиссиана.
— Корабль… мой… — выдохнула она. — Ушаманн со мной.
Теперь ее голос звучал спокойнее: хотя ей все еще было тяжело, она снова себя контролировала. Непонятная одержимость ушла.
— Держись, Цирцея, — тихо взмолился Адиссиан. На губах чувствовалась соль от слез.
— Держусь… — проговорила она, забывая о собственной безопасности ради долга. — И буду, сколько хватит сил…