— Никто не выгонит меня из моего дома. Я выросла в этом доме и не оставлю его сейчас. — Она свирепо взглянула на меня.
Я сделала все, что могла, чтобы разубедить ее, но она была непреклонна. Или она была испугана, но не хотела признать это, или знала, почему ее брат так отчаялся, что хотел уничтожить эти записи. Но тогда она не захотела бы отдать мне оригиналы.
Я ощутила раздражение. У меня не было сил, плечи болели, в голове, в том месте, где меня ударили, начало покалывать от прилива крови. Если мисс Чигуэлл не сказала правду, то сегодня вечером у меня не будет времени выяснить это — мне нужно лечь в постель и проспать ночь. Когда я уже уходила, кое-что еще пришло мне на ум:
— У кого остался ваш брат?
Это привело ее в замешательство — она не знала.
— Я удивилась, когда он сказал, что собирается остаться у друзей, потому что у него их не было. Ему позвонили в среду после обеда, около двух часов, после того как он вернулся из госпиталя, а чуть позже заявил, что собирается уехать на несколько дней. Но он ушел, когда я дежурила в больнице, поэтому не имею понятия, кто мог зайти за ним.
Мисс Чигуэлл также не имела представления, кто звонил ее брату. Однако это был мужчина, потому что она сняла трубку одновременно с Куртисом. Услышав, что мужчина назвал ее брата по имени, она сразу же положила трубку. Мне было жаль, что ее честность и нравственность оказались слишком велики, чтобы подслушивать, но нельзя иметь все в этом несовершенном мире.
Было около одиннадцати, когда я наконец уехала. Оглянувшись, я увидела ее мрачный силуэт в дверном проеме. Она подняла руку, прощаясь, и закрыла дверь.
Глава 29
НОЧНЫЕ ПРЕСМЫКАЮЩИЕСЯ
Я не понимала, насколько измучена, пока не села в машину. Боль в плечах вернулась внезапно, и я с трудом добралась до переднего сиденья. Мелкие слезы обиды и жалости к себе выступили на глазах. Тот, кто выходит из игры, никогда не выигрывает, а победители никогда не бросают достигнутого, с горечью процитировала я своего старого баскетбольного тренера. Играть вопреки боли, но не назло ей.
Я опустила окно в машине — больная рука плохо слушалась команд моего мозга. Прежде чем включить передачу и направиться домой, я некоторое время посидела в салоне, наблюдая за домом Чигуэллов и прилегающей улицей, даже немного подремала и наконец уверилась, что упрямая пожилая дама не под надзором и можно уезжать.
Эйзенхауэр практически никогда не бывает свободна: движение по ней продолжается и ночью. Именно ночью через город едут грузовики, спешат машины тех, кто направляется на работу в ночную смену, едут и те, чья деятельность начинается только в темноте. Я присоединилась к потоку многочисленных машин, направлявшихся в Хилл-Сайд. Утомительная лента цветных огней разворачивалась и переливалась перед моими глазами: красные огни легковушек, оранжевые — на бортах грузовиков, ряды уличных фонарей по обеим сторонам шоссе тянулись вдаль насколько хватало глаз, их сияние вызывало у меня чувство одиночества. Маленькая частица в огромной световой Вселенной, пылинка атома, которому предстояло смешаться с грязью Мертвого озера, не оставив следа.
Тоскливое настроение не отпускало меня всю дорогу, пока я медленно ехала вдоль Белмонт, направляясь к себе домой на Расин. Какой-то частью своего мозга я втайне надеялась, что мистер Контрерас и Пеппи еще не ложились и встретят меня, но остальная часть сознания противилась тому, чтобы пожилой человек все время был занят мною. Однако мои тайные надежды, возможно, и спасли мне жизнь.
Я задержалась у входной двери в квартиру мистера Контрераса на первом этаже, опустила на пол записные книжки, чтобы завязать шнурок на кроссовке, но медлила, поджидая, пока мое присутствие разбудит чуткую собаку и у меня появится компания перед сном.
Тишина за дверью означала, что квартира пуста. Пеппи непременно дала бы знать, что почуяла меня, а пожилой человек никогда не оставил бы ее одну снаружи поздним вечером. Я взглянула на лестницу, наивно полагая, что они ждут меня наверху. Неожиданно я подсознательно поняла: что-то не так. Я застыла, пытаясь заставить свой усталый ум соображать. Верхняя площадка была погружена во тьму. Одна лампочка, положим, могла перегореть, но чтобы обе в один вечер — это уж слишком странная случайность. Коридор, однако, был освещен, и это означало, что любого, кто поднимается по ступенькам на третий или четвертый этаж, можно увидеть сверху в пролет лестницы. С самой верхней площадки слабо доносилось какое-то воркование, не похожее на голос мистера Контрераса, беседующего с Пеппи. Одной рукой я подняла кипу записных книжек, другой вытащила оружие и сбросила предохранитель. Затем повернулась лицом к выходу и, пригнувшись, открыла наружную дверь. Я выскользнула в ночь.