Ее история повергла меня в дрожь. И я пробормотала несколько слов благодарности усопшей душе моей матери. Неистовая, энергичная, колючая… С ней трудно было ужиться, но мои самые ранние воспоминания о ней свидетельствовали о ее безграничной вере в меня, в то, что я сумею чего-то достичь в жизни. Мисс Чигуэлл, должно быть, заметила, что я впала в задумчивость.
— Не жалейте меня. В моей жизни было много прекрасных моментов. И я никогда не жалела себя… это куда большая слабость, чем чай, и это как раз то, что отличает Куртиса.
Некоторое время мы сидели молча. Она налила себе вторую чашку и медленно выпила ее маленькими глотками, слепо глядя в огонь. Закончив, она поставила чашку на столик с решительным стуком и отодвинула поднос на край:
— Хорошо, я не должна задерживать вас, развлекая своей болтовней. Вы проехали огромное расстояние, к тому же, смею утверждать, вы достаточно натерпелись, несмотря на то, что пытаетесь скрыть это.
Она поднялась с незначительным усилием. Я тут же встала вслед за ней, но с трудом, и пошла по устланной ковром лестнице на третий этаж.
Верхняя лестничная площадка была обставлена книжными полками. Очевидно, большую часть тех прекрасных моментов, о которых говорила мисс Чигуэлл, она извлекла из книг. Их были тысячи, и со всех была аккуратно стерта пыль. Они стояли на полках, расставленные заботливой рукой. Как она догадалась, что чего-то не хватает среди этой аккуратной шеренги, было для меня загадкой. Мне понадобилось бы, чтобы кто-то топором взломал мою входную дверь, и только тогда я поняла бы, что было вторжение в дом.
Мисс Чигуэлл кивком указала на открытую дверь справа от меня:
— Рабочий кабинет Куртиса. Я вошла к нему в прошлый понедельник вечером, потому что учуяла запах гари. Он пытался сжечь свои записи в мусорной корзине. Жуткая идея, ибо корзина была обшита кожей, которая начала гореть с ужасным запахом. Я поняла тогда: его беспокоило то, что было связано с этими записями. Но я подумала, что это неправильно — убегать от фактов с помощью уничтожения их.
Я испытала невольное сочувствие к Куртису Чигуэллу, живущему бок о бок с этим бастионом справедливости. Это раздражало бы меня куда больше, чем ее чай.
— Как бы там ни было, я взяла их и спрятала за книгами по лодочному плаванию. Очевидно, это было глупо, так как лодочный спорт всегда был моей большой любовью. Это первое место, где искал бы Куртис. Но я полагаю, что он испытал такое унижение, когда я застала его за этим занятием, а может, и испуг, что оказался неспособным избавиться от своей тайной вины и на следующий день попытался убить себя.
Я покачала головой. Итак, Макс оказался до некоторой степени прав. Подогретый мною котел «Ксерксеса» раскалился до того, что давление пара подействовало на Чигуэлла, и он почувствовал, что у него нет выбора. Мне стало тошно.
Я бесшумно следовала за мисс Чигуэлл по коридору, — ноги мои утопали в мягком сером ворсе ковра.
Комната в конце коридора изобиловала растениями в горшках, которые притягивали взгляд. То была гостиная мисс Чигуэлл, с ее креслом-качалкой, корзиной для вязания и вполне пригодным старым «Ремингтоном», стоявшем на небольшом столе. Книги размещались и здесь, но полки доходили только до половины стены и служили подставками для красных, желтых и пурпурных цветов.
Она опустилась на колени перед одной из полок рядом с пишущей машинкой и принялась вытаскивать переплетенные в кожу сброшюрованные тетради. Это были старинные дневники в богатой зеленой коже с золотым тиснением: «Горас Чигуэлл, доктор медицины».
— Я ненавидела Куртиса за то, что он использует личные дневники отца, но, похоже, не было оснований не разрешать ему это. Конечно, это война — война с Гитлером положила конец таким вещам, как переплетение личных дневников, и Куртис никогда не имел таковых. Он их ужасно домогался.
Их было всего двенадцать, охватывающих период в двадцать восемь лет. Я с любопытством пролистала их. Доктор Чигуэлл писал аккуратным тонким почерком. Страницы выглядели четко, все записи были сделаны ровными рядами, но оказалось, что их трудно читать. Похоже, они представляли перечень историй болезни служащих «Ксерксеса». По крайней мере, я предположила, что имена, написанные по слогам из-за трудного произношения, принадлежали служащим.