Вошедший солдат был смуглым и темноволосым. Лицо его было угрюмо, а взгляд исподлобья, которым он смотрел на Лануа, в прежние времена стал бы поводом для порки плетьми.
– Габриель Лукени. Господин коммандан… Нет, я не подпишу прошение за Мишо.
– За капитана Мишо. Ваше звание?
– Солдат… Будто можно во Франции дослужиться до офицера не имея денег и связей… господин… коммандан.
– О том, как становятся офицерами во Франции, вам лучше спросить у лейтенанта Феро, а со мной я вам настоятельно рекомендую больше таким тоном не разговаривать, Лукени. Садитесь и объясните, почему вы не хотите подписывать прошение.
Огюстену уже доводилось сталкиваться с таким отношением нижних чинов. Обычно оно являлось следствием либо пораженчества, либо левачества. Оба явления командованием армии беспощадно подавлялись и Огюстен, в общем и целом, вынужден был согласиться с такой практикой, особенно после того что произошло в России.
– Я не обязан вам ничего объяснять, господин коммандан. Вы властны над моим телом, но не над моей совестью!..
– Сядь, я сказал!
Лануа решил сразу обескуражить наглеца. Замысел Огюстена сработал – Лукени стушевался и сел на стул.
– Слушай меня внимательно: если ты продолжишь разговаривать со мной в таком тоне, мне не потребуется применять свою власть ни к твоему телу, ни к твоей совести. Все, что мне потребуется сделать, это вызвать на приватный разговор лейтенанта Феро или Нойвиля, или Фламеля, или Делло, или Диарра… – поверь, выбор у меня большой – и изложить им твое бесценное мнение о них, о французской армии и о капитане Мишо. Догадываешься, что с тобой произойдет, стоит мне уехать?
– Ничего! Если мы все встанем и перестанем слушаться глупых приказов…
– Ты, что совсем тупой, парень?! Ты сколько на передовой?!
– Побольше, чем вы!
Лануа с трудом подавил гнев и не стал бить солдата по лицу. Действие укола совсем закончилось и у Огюстена не было ни малейшего желания выслушивать бредни какого-то сопляка. Единственная причина, по которой он все еще не вышвырнул Лукени из номера, заключалась в том, что коммандану по-прежнему нужно было как можно больше подписей, а солдат, несмотря на свою наглость, не производил впечатления человека несгибаемого.
– Значит так: ты, ублюдок, даже примерно не представляешь, сколько времени я провел на передовой, и если ты еще раз позволишь себе подобное поведение, я напишу на тебя рапорт…
Лукени зло улыбнулся при упоминании рапорта.
– А ты зря улыбаешься. Ты, наверное, решил, что я буду требовать для тебя расстрела, и ты как мученик вознесешься… куда вы там, коммунисты, возноситесь? Нет, я потребую для тебя каторги, и поверь – мой рапорт удовлетворят. В кандалах в Гвиану отправишься! Малярийных комаров будешь оскорблять, а не братьев по оружию! Еще раз: сколько тебе лет?
Угроза, похоже, возымела действие, потому что Лукени больше не дерзил и сидел, опустив голову и уставившись на свои руки. Голос его звучал подавлено и глухо:
– Двадцать один…
– Господин коммандан!
– Двадцать один, господин коммандан.
– Так, уже лучше. Как давно ты на фронте?
– Призван в марте, господин коммандан.
– Сразу определен в 701-й полк?
– Да, господин коммандан.
– Что ты знаешь о капитане Мишо?
– Что он офицер, который гнал нас как скот на пулеметы бошей!
– А ты не подумал своим камамбером, почему твою точку зрения на роль капитана Мишо больше никто не разделяет?
– Потому что они слишком забиты и запуганы такими как он!
– Нет, потому что они, в отличие от тебя, знают капитана Мишо. Знают, что он на фронте с первого дня, знают, что до звания капитана Мишо поднялся с самого низа и никаких особых связей или денег у него нет, иначе не нуждался бы он в вашей и в моей помощи. Знают, сколько у него наград и за что они получены. А еще они знают, что капитан сейчас под арестом именно за то, что отказался, как ты выразился: «гнать вас как скот на пулеметы бошей». Поэтому ты подпишешь прошение, Габриель…
– Нет, не подпишу! Не подпишу! Не подпишу! Из моего взвода выжило пять человек, двое тяжело ранены! Все это было совершенно бессмысленно – кто-то должен понести за это наказание!
– Подпишешь, Габриель. Потому что если ты не подпишешь, я построю роту и передам твоим сослуживцам содержание нашей беседы, и провалиться мне сквозь землю, если я солгу хоть в чем-то!
– Вы обещали нам, что разговоры останутся в секрете!..
– И мне будет тяжело пережить муки совести от нарушения данного слова… Только тебе это уже не поможет.