Она помнила каждый раз, помнила как шла по этим коридорам, всё время словно впервые. Селен чувствовала себя сонной, растерянной и могла только вспоминать. Она шла и в шорохе шагов слышала наставления калфы. Сейчас, как и много лет назад, её по Золотому пути вела Дженнет. Это её голос так ясно и чётко зазвучал в памяти: «Войдя в покои, остановись и поклонись, — продолжала Дженнет, — не поднимай головы, пока тебе не позволят». Селен улыбнулась этим воспоминаниям, снова почувствовав себя той решительной девочкой. «Не говори, пока не спросят, не смейся, не улыбайся, не смотри в глаза Султана».
— Как много «не», — слегка обернувшись, прошептала Селен, и ей словно стало тяжело дышать. Вдруг она больше не сможет пройти по этому пути?
— Простите, султанша? — Переспросила Дженнет.
— Ничего. — Селен кивнула, они были уже совсем рядом.
Они остановились напротив массивных дверей, сделанных из красного дерева и украшенных резьбой. На них был замок замысловатой формы, сейчас он был заперт. Стража, охранявшая вход в султанские покои, не выглядела устрашающе, но, как удостоверилась Селен, вся стража была немой и хладнокровной в исполнении приказов. Также они не умели читать, писать, а, следовательно, не могли передать услышанную информацию кому-либо. Дженнет прошла вперёд, постучала в дверь, и вдруг послышался слабый голос Кёсем.
— Пропустите её.
Кто-то из стражи отпер замок, Селен шагнула вперёд, сама открыла дверь и, пройдя в покои, закрыла её за собой. Она чувствовала, что-то случилось, и лучше действовать без свидетелей. Снова заперев замок, на сей раз изнутри, девушка наконец обернулась. И замерла в полном недоумении. Картина, представшая перед ней, повергала в шок. На аккуратно застеленной постели лежал Султан. Ровно, на спине, не шевелясь. Глаза его были закрыты, а руки сложены на груди, одна из ладоней прижимала к телу небольшой кинжал, словно он отдыхал перед боем. Кёсем стояла на коленях, поставив локти на край кровати и напоминала молящуюся католичку. Но взгляд её был полон вовсе не смирения, а решимости, она что-то сосредоточенно обдумывала. Селен сделала шаг вперёд, медленно протянув к руку к Султану.
— Ты не ошиблась, он мёртв. — С каким-то особым холодом произнесла Кёсем. Она начала легонько покачиваться, словно успокаиваясь.
— Как… Ты говорила… — Селен, словно рыба, открывала рот и снова закрывала, она просто не могла подобрать слов.
— Он уже умер, когда я писала письмо. — Кёсем встала, на ней была синяя ночная рубашка, вся украшенная кружевом, а поверх этой ночной рубашки, наброшен лёгкий халат. — Ещё никто не знает. Я даю тебе возможность, — её голос дрогнул, — попрощаться.
Селен задрожала, руки её затряслись. Попрощаться! Как? Она шагнула вперёд, схватила Ахмеда за руку и вдруг ощутила мертвенный холод. В ужасе она упала на колени, прерывисто вздыхая, она снова коснулась его ледяных рук, потом шеи, лица, губ, закрытых глаз и, наконец осознав, закричала. Кёсем тут же подскочила к ней, зажав рот Селен ладонью.
— Нет, не кричи! — Фыркнула она. — Нельзя чтобы кто-то узнал, молчи!
Селен стиснула зубы, подавив вспыхнувшую истерику. По её щекам покатились слёзы. Кёсем отпустила девушку, бросила тяжёлый взгляд на тело мужа и пошла к его письменному столу. Больше Селен не хотелось кричать, не хотелось плакать, жить в целом. Подумать только, когда-то она ждала этого часа, в первые дни она бы молилась о его смерти. Снова протянув руку, она в очередной раз накрыла его ладонь своей, как делала много раз раньше. Всё её сознание будто погрузилось в сон, опустив голову, она сжала руку Султана. «Ты та самая Валерия?» Селен вздрогнула, подняла голову, ей казалось, она действительно слышала его голос. Слышала, точно слышала. «Я хотел, чтобы ты пришла сама.» Она не могла остановить этот странный поток воспоминаний, каждая фраза, каждое слово врезалось ей в сердце, как оттиск печати на сургуче. «Значит, ты влюбилась? Назови мне его имя.»
— Вы обещали не оставлять меня… — Прошептала Селен и её сознание, словно издеваясь, отозвалось родным голосом: «Я буду скучать».
Селен вскочила на ноги, закрыла лицо ладонями. Она ничего не чувствовала, кроме тяжести и слёз, которыми она могла бы умываться, так много их было. Кёсем обернулась, в руках у неё был какой-то документ. Она налила на край листа несколько капель сургуча, взяла со стола перстень Ахмеда и прижала его к сургучу. Там остался чёткий оттиск османской печати. Оставив документ на письменном столе, она подошла к телу и надела перстень на палец мужа.