— У тебя ещё будет время, наплачешься. — С каким-то спокойствием, но в тоже время сожалением произнесла Кёсем — Нам нужно решить, что делать. Теперь за нашу жизнь отвечаем только мы.
— Как ты можешь? — Прошептала Селен, убирая руки от лица. — Неужели ты так спокойно…
— Хватит, Селен! Думаешь тебе хуже всех? Он умирал на моих руках, глядя мне в глаза! Это мне пришлось увидеть, как он страдает от нестерпимой боли. Если бы ты знала сколько… сколько он сделал перед смертью. — Кёсем выдохнула, силы её покидали, как и самообладание. — Так что однажды я сяду вместе с тобой у камина и буду оплакивать мужа. А сейчас, нам нужно сделать так, чтобы больше никто не умер.
— Как я могу помочь? — Селен взяла себя в руки, начиная думать, как её жизнь и жизнь Эсманур сложится дальше. Мысли о благополучие дочери на время заглушили истерику — Разве я что-то могу?
— Можешь. Первое, ты никому ничего не скажешь, вернёшься в гарем, скажешь сделать громче музыку и будешь всем улыбаться. Будешь рассказывать, как рада за меня и за Повелителя. Прости, Селен… нужно время.
— Зачем?
— Вот, я только что составила документ… отменяющий закон Фатиха, теперь, получая трон, Султанам не нужно будет казнить братьев. Только так я спасу сыновей. — Она подняла на Селен взгляд. — Всевышний благословил тебя, послав тебе девочку.
— То есть нужно, чтобы я изображала счастье, пока ты не обнародуешь этот документ? Как только закон вступит в силу, все узнают о… — Она замолчала, сделав глубокий вдох. — А как же все мы?
— Сафие в старом дворце, Хюмашах вышла замуж за Зюльфикяра агу, Халиме султан казнена сразу после твоего отъезда. А её дочь в Египте с мужем. Запертого в кафесе Мустафу некому поддерживать, как и сироту Джихангира. Послушай меня, у нас есть лишь один вариант. Закон вступит в силу к похоронам, я отдам приказ вернуть тебя из ссылки. К тому времени Осман уже займёт трон, ты будешь жить здесь как султанша и воспитывать Джихангира вместе с Эсманур, как ты и хотела. А я, Валиде султан, сделаю всё, чтобы ни один из Шехзаде не пострадал. — Она протянула Селен руку, — обещаю, мы устроим достойные похороны, но сначала… придётся набраться мужества и потерпеть.
Селен кивала. Одна её часть вопила о том, что так нельзя. Нельзя делить Государство, стоя над телом его Правителя. Нельзя скрывать от народа смерть Падишаха. Но здравый смысл подсказывал, что-либо так, либо никак. Нужно иметь чёткий план действий, иначе какой-нибудь паша, усадит сумасшедшего Мустафу на трон и раздавит двух султанш вместе с их детьми, как мух на подоконнике.
— Ты должна кое-что узнать.
— Рассказывай, — выдохнула Селен.
Держась за руки, они вместе опустились на пол, облокотившись на край кровати. Будто сёстры или действительно добрые друзья. Кёсем крепко сжимала руку Селен, своей единственной достойной соперницы, с которой вовсе не хотелось враждовать.
— Когда пошел снег, ещё тот, в год твоего отъезда, он узнал, что болен. Ахмед всех обманул, тебя, меня, дворец… Никто не знал, до самого конца. Знаешь, сколько раз он писал тебе письма? В каждом просил вернуться и после сжигал. Он бы забрал тебя, если бы вылечился. И… от этого будет только сложнее, он написал ещё одно письмо. Я прочитала, случайно. Селен, это завещание. Отдельное, специально для тебя. Он даровал тебе свободу. Ты даже можешь уехать, если захочешь. Правда, Эсманур тогда останется здесь. Тебе дарована свобода, но она — часть Династии. Прошу тебя, не делай поспешных выводов. Мы можем в любой момент избавиться от этого документа или наоборот, только помоги мне. Может быть, в последний раз.
И вот теперь на лице Кёсем сияла настоящая скорбь, она умоляла Селен, не только словами, то взглядом и жестами. В ней бушевал страх, боль, обида и, конечно, нестерпимая тяжесть воспоминаний. Но ещё у неё была ответственность. Перед детьми и вверенным ей самим Султаном Государством. И в этой ответственности Кёсем находила силы. Ни одна из них не была слабой, и в последовавшем молчании виднелось больше, чем в слезах.
***
Где-то через час Селен вышла из главных покоев. Такая же, как и вошла. Румяная, взволнованная и немного хмурая. Не проронив ни слова, она спустилась в гарем, оглядела комнату, взмахнула рукой, и с улыбкой, которая далась ей на удивление легко, воскликнула:
— Музыку! И пусть будет громче! — Она легкой походкой прошла к дочери, взяла её на руки. Перед султаншей тут же поставили поднос, подали стакан шербета, благо слуги остались старые, они помнили её предпочтения. — Пусть девушки танцуют. Праздник же! — Вдруг спохватилась она. — Да будет во благо.