— Мы и сами со своих спрашивать не разучились, — хмыкнул Толстый Толян, — У тебя реальное-то что-нибудь против Шрама есть? — губы у Толяна пунцовые и липкие. Но чуть что, превращаются в тонкую бескровную черту.
— А ты не спеши вписываться, — вдруг, осаживая Толяна, подал голос главный папа. Седой и холодный, как вершина Казбека, а голос глухой, будто далекая лавина сходит, — Человек к нам пришел с распахнутой душой подозрениями поделился. Считает человек, что Шрам не прав. Имеет право так считать? — «Пилик-пилик-пилик…» — продолжал тасовать варианты похожий на компьютер мозг папы.
Толстый Толян смущенно заткнулся. До тех пор, пока не врубится, куда клонит главный папа, теперь слова не скажет. Взоры собравшихся сошлись на Сергее, как лазерные зайчики оптических прицелов.
На самом деле все было не так. Нас засада ждала… — коротко бросил Сергей. Он не собирался оправдываться. Оправдываешься — виноват. И кроме того не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы отгадать — старший папа уже принял решение. И теперь только кумекал, как лучше претворить решение в жизнь. Видит Бог, до банана были старшему папе Серегины оправдания.
— А лоха ты зачем корчил? — нагло перебил человечек с погонялом Ртуть. В соответствии с кликухой шаткий и верткий. Не способный секунды устоять на месте. И не обритый наголо, а именно абсолютно лысый, даже без бровей. А глаза маленькие и желтые, как два гривенника.
— Были причины, — коротко отпасовал Сергей.
— Вот видите, добрые хозяева, — снова призвал пап в свидетели Ртуть, — У него были причины, — в этот момент гость всем и каждому напоминал чересчур шустрого адвоката, — Может у тебя были причины и сонных Лая с Каленым кончить?
За такие слова полагалось на месте впиваться зубами в глотку. Но Шрам понимал — не позволят, не допустят. И сглотнул горькую слюну.
— Что-то ты мутишь, — из-под сивых бровей бросил ледяную занозу главный папа глаза в глаза чужому человечку, — Что-то не договариваешь. Коли дело только в Шраме, зачем так долго паришь? Он, что, медом намазан? — действительно Михаил Хазаров уже принял решение. Он собирался отдать Шрама. Правда, еще не придумал, какой калым за дорогую невесту заказать. Но спешка нужна только при ловле блох и при поносе. Хотелось Михаилу свет Хазарову дознаться, зачем весь сыр-бор. Просто пришить Шрама сестрорецкие пацаны могли и без спросу. «Где кантуется ежедневно, тайны нет. Так нет же, Шрам им сознательный был нужен. А вообще жаль. Нормальный мужик этот Шрам, правильный. И какого хрена он из себя на зоне лоха корчил?» Пилик-пилик-пилик…
— Ты давай, конкретней журчи, — ожил Толстый Толян. Толстый Толян, так и не научившийся играть в игры сложней трыньки и очка.
— Можно, я при всем честном собрании, конкретно Шрама спрошу? — Ртуть нервно потер вспотевшие ладони.
«Вот оно!» — сладко запульсировала жилка на виске у главного. Однако больше на лице ни один мускул не дрогнул. Генеральный папа сидел, как айсберг в корме «Титаника».
— Валяй, — рискнул ответить за главного папу Урзум. Урзум не любил пиджаки. Урзум носил свободные свитера, под которыми прятал пудовые мышцы и неслабый арсенал. Харю Урзума, словно проказа во второй стадии, украшали три бело-розовых отметины. Сел однажды Урзум в мерс, тронулся, да зацепил бампером соседний чероки. А стоянка-то была блатная, вот бомба под чероки и сдетонировала. Месяц Урзум выздоравливал, пока стал немного похож на себя.
— А не после того ли ты завалил Лая и Каленого, как они тебе про списки вывезенного из Эрмитажа барахла напели? Колись, попадалово на тебя в упор смотрит!
— Все было иначе, — не человечку с погонялом Ртуть, а затребовавшим пред светлые очи папам ответил Сергей, — Он меня облыжно кроет! — видит Бог, как гадко было на душе у Шрамова. И не потому, что по лезвию ходит. А потому, что несправедливо с ним обходились. И даже это не главное, собрались мочить — мочите. Зачем же душу студить и мозги червивить?
— А что, есть такие списки? — затеплилось хилое любопытство в интонации главного папы. Михаил Геннадьевич Хазаров был не первой молодости мужчина и даже не второй. Однако жиром не заплыл, изо рта гнилыми зубами не пах. Сухощав и поджар сохранился Михаил Геннадьевич. И внешне почти интелигентен — седой ежик волос не делал его похожим на уголовника.
«…Слыхал я про эти малявы эрмитажные, — про себя думал главный папа, — Их еще одноглазый Аглаков искал. Не нашел и сгинул. С этими списками я первым человеком по Питеру стану. Многие, ой, многие ныне держащиеся на плаву чиновнички к пересылке эрмитажных цацок за бугор руки приложили. Вот и платите, гаврики, чтоб старое гавно не всплыло…»