Великий град тишайше спал: дремали в сторожках и под шатрами башен стрельцы, опочивали крепким сном царь да царица. Спали тати, полагая, что сегодня на работу они не пойдут: ночь коротка и дождлива, не хочется грязь месить.
И сон был так сладок и глубок, что из него не хотелось выплывать, выбираться. Поворочавшись немного, царь повернулся на другой бочок, постановил для себя: срочных царских дел по стране нет, можно еще дремать.
Его сын, Федор, узнав, что батюшка его еще отдыхает, выдохнул с облегчением - разрешения просить было не надо. Да и не получил бы его Федор пока царь в здравом уме. А так оставалось лишь предупредить сестру. Ксения, собираясь в церковь, лишь рассеяно кивнула.
Федор спустился в конюшни, и затребовал у конюхов себе две лошади под седло. Конюх, было, заартачился, сказал, что царского повеления на то не было. Царевич отвечал, что его, Федора, повеления вполне достаточно. А если нет, то конюх волен пойти и разбудить царя, спросить, что тот думает по этому поводу.
Мысль будить царя показалась конюху не лучшей, и скоро, накинув капюшон плаща на голову, Федор проехал под сводом Боровицких ворот.
Калиточка в приметном дворе оказалась незапертой, Варвара ждала Федора, одевшись в мужское платье - таковых одежд осталось много после отъезда людей Золы.
- Не думала, что ты приедешь...
- Мы же с тобой поспорили, ты помнишь? На то, что дашь себя поцеловать...
Варька кивнула, улыбнулась. Убрала волосы под высокую шапку, и стала вовсе похожа на молодого паренька, если не присматриваться к... Федор покраснел, отвел взгляд: ну, в общем, если не смотреть выше живота и ниже шеи.
Когда этой весной поменяли тяжелую зимнюю одежду на более легкую весеннюю, оказалось что Федор вытянулся, раздался в плечах, превратился из мальчишки если не в мужчину, то в отрока. Но еще больше изменилась Варька. Ушла детская угловатость: где надо - стало наливаться, наконец-то отрасли волосы - теперь они были хотя бы ниже плеч.
Их выезд из Москвы прошел бы вовсе незамеченным, но прямо в Арбатских воротах они чуть не столкнулись с каретой.
- Куда прешь! - заорал на них кучер. - Не видишь, что ли, карета князя Куракина!
- Да как ты сме... - начал Федор, но Варвара его одернула - не надо.
Стоящий рядом стрелец зевнул: видать, сынок какого-то купчишки с приятелем. Отец мошну, поди набил, а у детей никакого почтения к титулам и возрасту.
За воротами свернули к Всполью, а, не доезжая до Новодевичьего монастыря, переехали за Москву-реку, и скоро выбрались на Боровский шлях.
После разгрома Хлопкового войска в Подмосковье стало спокойней. Да случись что, думала Варька, они уйдут - лошади с царской конюшни были хороши. Они сильно отличались от отцовского старого мерина, наверное, давно уже съеденного, на котором некогда Варвара училась ездить.
Сказывали, что чуть в сторону от Боровского шляхом между деревней Толстые Пальцы и рекой Незнайкой недавно прошел ураган, всю воду из озера выдул, выпил. Пройти аки посуху не получится, грязюка изрядная, но на лыжах, положим можно проехать. На земле остались лежать огромные сомы - их хватали, бросали на сани, везли на базар. А рыбу поменьше, видать, выдуло вместе с водой. Ее пронесет многие версты, а потом, может статься, словно манна небесная они выпадут на какой-то полуживой от голода городок.
Варьке хотелось взглянуть, как выглядит дно водоема без воды, не сокрыто ли на нем что-то подобное левиафану, разумеется, меньшего размера.
Но как не торопились они - не успели, натекла вода в низину, и оставалось лишь слушать рассказы здешних мужичков. Де, сказывали они, под берегом у холма имеется огромная нора, куда даже низкорослый человек войдет - видать жилище русалок и водяного, которые в озере, бывало, бедокурили. А еще не нашли шкелета сына кузнеца, который только этой весной утоп на глазах у свидетелей. Как есть, утянули его русалки!
Послушав байки, поехали дальше от Москвы, благо день еще не коснулся полудня. После дождя свежего воздуха было столько, что порой становилось страшно: не задохнуться бы, не опьянеть. Ярко светило солнышко, к небесам тянулся лес. В реке Незнайке рыба била хвостом о кожуру воды. О чем-то донельзя прекрасном пела птица на одиноком дереве.
Грудь Федора переполняла гордость: как же славно правит его отец, что даже птицы счастливы в этой благословенной стране. Ну а со временем леса и поля, села и города перейдут в его владение.
- И все это мое! - раз за разом произносил царевич.
В полях у дорог трудились крестьяне. С проезжающими незнакомцами они здоровались с почтением, но без раболепства.