Порой особой важности письма Мельник поручал Крысолову, и тот доставлял запечатанные конверты в Астрахань, Архангельск, а то, бывало и за кордон.
Шляхи довольно часто перегораживали рогатками отряды стрельцов, но Крысолов легко обходил преграды, доставлял послания даже когда адресат этого и сильно не хотел. И человек, получивший казалось бы пустопорожнюю депешу понимал - сегодня Крысолов доставил письмо, а завтра может прийти и со смертью.
В Москве то там, то сям находили подметные письма, где народ обольщали приходом милостивого царевича Дмитрия Иоанновича, кляли Годуновское племя как узурпаторов, призывали Бориса отречься и уйти в монастырь и получить за это прощение.
Говорили, что самозванцу, нарекшему себя Дмитрием, помогают не то из Литвы, не то из Польши, потому все телеги, едущие с запада обыскивали на предмет этих бумаг. Но если и находили, то лишь какие-то пустяки. Семен Годунов, троюродный брат Бориса и глава политического сыска, полагал, что письма пишут где-то в Подмосковье, но найти не мог ничего.
Царь ходил мрачней тучи. И это была не та грусть, которая к обеду проходит: это была вселенская печаль, продолжающаяся уже не первый месяц.
И чтоб не попасть ему под горячую руку, придворные старались его избегать. От того царь становился еще более одиноким и несчастливым.
Та зима была теплой, и с Москвы то и дело наносило туманы, которые заползали в Кремль и даже в царский дворец. Иные полагали, что это к добру и Самозванец не найдет город в этом мареве. Но Бориса не успокаивало и его: туман скрадывал, делал нечеткими лица людей, и царю то и дело казалось, словно он видит лица старых знакомых: покойного Ивана Грозного, его сына - Федора. Вовсе плохо было с царевичем Дмитрием. - Борис его видел немного и сущим младенцем, оттого сейчас он казался Годунову в каждом мальчонке.
Его настроение предавалось остальным: сначала в Кремле, потом - во всей Москве. Люди и ранее не отличавшиеся приветливостью, сейчас вовсе стали злыми, словно волки. По городу ползли дурные слухи: стоило кому-то пропасть, как в этом тут же обвиняли Борискиных людей. Даже если человек живой и здоровый, за исключением похмелья, находилось еще в чем обвинить царя.
Федор и Варвара по-прежнему встречались, говорили о каких-то пустяках, старались уединиться. Но стоило им едва соприкоснуться устами, что-то происходило: кто-то спешил по переходам дворца, бил залпами снега или дождя ветер в стены дворца. А то и сам дворец, вспомнив, что он не первой молодости, начинал скрипеть балками и половицами.
Не было тайной, что Борис наведывается к колдунам и ведуньям, и даже говорили о некоторых полученных предсказаниях: юродивая Олена предсказала ему скорый гроб, и то было недивно - царь действительно выглядел препогано.
А раз Варвара, нарядившись неприметней, отправилась к ведунье Дарьице, где за десять копеек получила странное пророчество, которое предсказательница отказалась объяснять и за рубль:
- Все у тебя, девочка будет хорошо. Все непременно случиться прошедшей весной.
Осада Кром
Сказывали люди, будто шел здесь некогда старец с посохом, на распутье остановился, выбирая в какую сторону податься. Пока думал - его посох корни пустил да побеги погнал. Хотел старик посох выдернуть, а тот не желает. Нашел он свое место: такая земля тут чудодейственная, что мертвецов едва ли не воскрешает.
Оставалось деду лишь бросить посох и отправиться дальше без него. Что со старым дальше было - неизвестно, а верба с тех пор растет при дороге. Раскинула свои ветви чуть не на полнеба, корнями дотянулась до близкой реки, ствол такой вырос, что и вдвоем не обхватить. Было бы в нем дупло, то не только бы Соловей-разбойник тут поселился, а все его семейство с детишками.
И кого не спросишь - сколько лет этому древу, никто ответить не может. Говорят, мол, сколько себя помню, оно большим было. Можно, конечно его срубить, посчитать кольца - наука несложная. Но топора на нее никто не заносит, даже кору не обдирают. Разве что на Вербное воскресенье нарежут веточки, да дереву спасибо скажут.
За что дереву такое почтение?.. Может, оттого, что верба - вот дерево, в котором вся украина. Такой народ здесь живет: куда его только судьба не забрасывала и не забросит, но везде он пустит корни, обживется.