Было сомнение: те ли? Но на бортах возов имелось выжженное клеймо владельца: ветряная мельница. Выходило не слишком красиво, но вполне узнаваемо. Крысолов нашел обозного, тот выслушал, кивнул: о том, что к обозу пристанет еще один человек, его предупредили, и уже вечером Крысолов ел из общего казана.
В ожидании возчики бездельничали, кашевар готовил нехитрый холостяцкий харч, остальные играли в чет-нечет, в орлянку и в зернь. С Крысоловом тоже хотели сыграть, и, желательно выиграть. И на свою беду уговорили: играли в орлянку: из дюжины бросков Крысолов верно назвал все. Далее играть было невыгодно, а главное неинтересно. Удачливость, разумеется, была тут ни при чем: Крысолов успевал разглядеть, на какую сторону падала монета.
Возницы все больше сидели за телегами, но порой заходили и в крепость. Делали это лишь по крайней нужде, в отличие от Крысолова, который туда забредал частенько, но ночевал в лагере, да и вообще держался своих, православных.
Сначала Крысолова сторонились. Как ни крути, среди возчиков он был чужаком. Но потом пообвыкли, перестали обрывать разговоры на полуслове, стоило Крысолову лишь появиться. Начали говорить смелее.
А, в самом деле, чего бояться: тут вовсе территория басурманская. Дон, конечно, царю присягнул, но присяга - это дело тонкое... Да и все равно: выдачи с Дону нету!
Говорили о том, чего было в пути, на привалах, кто сколько выиграл в кости, или сколько пропил денег. Конечно, говорили и о бабах... Сами бабы думают, что только об этом мужики и разговаривают: во-первых, потому что сами говорят все более о мужиках. Во-вторых, бабам приятно, что их обсуждают. Но в жизни это был повод для разговора хорошо если двадцатый. Крысолов вообще замечал про себя, что мужчинам малолюбопытно говорить о вещах, о которых нельзя поспорить, и, может быть, подраться. С этой точки зрения разговор о бабах имел сомнительное будущее. Кто-то, положим, скажет, мол, хороша у тебя хозяйка, все при ней. А ему в ответ, дескать, чего это ты на мою жонку заглядываешься? И в зубы. Вот и поговорили.
Конечно, скучали по дому, даже за простым хлебом. Караваи, взятые в путь, уже давно закончились, вышли даже сухари. Приходилось ходить в азовские лавки, покупать странный басурманский хлеб да мясное кушанье, именуемое шаурмой.
Время шло. Становилось ясно: так или иначе, но скоро идти домой. Каждый мечтал, чем займется по приезду.
- Как вернусь - первым делом в баню пойду. Где ж это видано, православному человеку третий месяц без бани быти?
- А я вот слышал, что на севере люди есть, - вмешался кашевар, - которые жизнь проживают и не моются. Даже не раздеваются донага, потому как холодно. Не снимают одежду всю жизнь!
- Врут, наверное. Нечто такое мыслимо? - вопрошал обозный. - Ты, паря, ври, да не завирайся. Человек всю жизнь растет: сперва вверх, а потом - в стороны. Одежда эта что, вместе с ним расти будет?..
- И ничего я не вру! Одежа старая на них гниет и в портки осыпается. А новую они поверх надевают! Говорят, люди те совсем дикие, огня не знают, да завоевать их никто не может.
- Это отчего?..
- Да смердят сильно... Разбегается перед ними супостаты, носы зажав. Я когда с чумаками ходил, ралец[3] мы платили Кореле, Андрюхе... Слыхали о таком?..
О Кореле мало кто не слыхивал. Его слава была не то чтоб громкой, но шумной.
Проверяют? - мелькнуло в голове у Крысолова. - Подозревают кто он, и для чего к обозу приставлен?.. Да нет, все слишком просто.
Но рассказчик продолжал:
- Корела, значит, с севера. Не с того самого, где смердячие дикари живут, а с другого, который к нам поближе. Так он божился, что за Студеным морем, в Ледовитом окияне есть острова, где снег никогда не тает. И медведи у них белые, потому как о другом цвете просто не знают. Белый мех, белая кость, белое мясо. Кровь - и то белая! А в снегу водятся мохнатые змеи!
Смеялись погонщики, Крысолов улыбался: запросто Андрюха мог такое наговорить, особенно перебрав самогона, что для него скорее обычно.
Но обозный кивнул:
- Чудны твои дела, господи. Там у них не тает снег. А в Персии, говорят, есть люди, которые за всю жизнь снега или льда не видывали.
- А вот так ли бесконечна сила Господня, - заговорил самый младший возница, паренек, который брился скорее из самоутверждения, чем по необходимости. - Может ли Господь сотворить такой камень, который ему не...
И тут же получил звонкую затрещину:
- Сила Господня беспредельна, что видно по твоей глупости!
Но разговоры не хорошие, скользкие все же начались.
- Был Иван Грозный, а стал Федор Дурак. При дураках, конечно, полегче живется, но вот перед соседскими державами как-то неудобно, - говорил