- Глядите, - пояснял он. - Царевы стрельцы на ту сторону реки тоже не ходоки. А знаете отчего?.. Бояться нас оставить в своем тылу. Пока мы держимся - пока и жива Дмитриева вольница. А уйдем - всем нам конец.
- Да долго ли нам сидеть? - вопрошали казаки.
- А ты будто сам не знаешь?.. Взойдет травка - понесется конница. К лету все переменится.
В какую только сторону он не уточнял.
Не хватало всего: дров согреться, еды, воды.
Можно было собирать пули - двор ими был усыпан, что еловый лес шишками. Но заканчивался порох, и Корела стал опасаться, что из крепости придется все же отступить.
Но, раз, обходя вечером ходы, кто-то из казаков нашел подброшенные бочонки с порохом. Кто-то по ту сторону крепостной стены очень не хотел, чтоб Кромы сдались...
[1] Хотя чай и кофе почти не проникли на Русь, даже простолюдины редко пили колодезную воду. Зимой предпочитали сбитень, летом - квас, не говоря уже о хмельных напитках.
Смерть Бориса
В Москву вызвали инокиню Марфу - бывшую царицу Марию Нагую.
Когда-то худородный Годунов засматривался на цареву жонку, а та его сперва не замечала, а после - презирала. Да она всех терпеть не могла: и своего неверного старого мужа, и его собутыльников.
И вот прошло время: она растеряла свою красоту, да и он уже не молод.
Но неприязнь старая осталась и даже разрослась. Не этот ли человек лишил ее сына престола. А сына своего она любила, ибо сколь не ненавистен муж, но сынок - это родная кровинушка.
В колымаге с наглухо зашторенными окнами ее привезли в Кремль, провели коридорами, комнатами. Борис за последние годы сильно перестроил дворец, но некоторые места бывшая царица узнавала, и пронеслись воспоминания. Муж ее как человек был дрянью, зато при нем она была царицей. И когда-то здесь была хозяйкой...
В палатах ее ожидал встревоженный старший Годунов. Марфа с удовольствием отметила: растолстел, постарел. Говорят люди, что он ножками стал скорбен, и, видать не лгут.
Не откладывая дело, царь сунул ей под нос лист подметного письма, крикнул:
- Говори! Что тебе об этом ведомо?..
Марфа прочитала письмо, но ни слова не проронила.
- Чему лыбишься, старая? - взорвался Годунов. - Отвечай!
Инокиня-царица молчала, все также улыбаясь. То давнее пророчество слепой подарило ей множество бессонных ночей, но и надежду. Как странно: ведь она сама видела своего сына мертвым на площади в Угличе. Но с той поры прошло время и пошло дальше. Порой думалось - привиделась та старушка, послышалось ее предсказание. Но сестры в обители шептались: была слепая! И тогда стало казаться Марфе, что смерть сына ей привиделась - день был тогда солнечный, но глаза застилали слезы. Спрятали верные люди сына от душегубов Борисовых, и вот...
- Что, Борис, зашатался престол? Тяжел царский венец?.. Так никто тебя не заставлял его одевать! Чай, не ярмо.
- Не твое дело! Говори, чего о самозванце слыхала?..
- О самозванце не слышала ничего. А вот о моем сыне... Говорили мне добры люди, что топчет мой сын землю, идет ко мне. Хотели твои люди его убить - не вышло.
- Полегче языком, ведьма. А то ведь пойдешь ты на тот свет. И самозванец за тобой вдогонку. Сгною! В Березово сошлю! Там даже летом в шубе холодно!
И чем больше кричал царь, тем больше запиралась в себе инокиня, улыбалась тихонько чему-то своему.
Наконец, Борис устал, кликнул слуг, приказал забрать Нагую. Но вдруг сменил гнев на безразличие, велел вернуть ссыльную царицу там, где взяли.
К опустошенному Борису заходил его сын. Спрашивал:
- Отец... Мы тут с тобой одни. Я не ребенок уже. Скажи мне честно: это твои... Наши люди резали Дмитрия в Угличе?..
- Нет. Не мои... Вот тебе крест, - Борис щедро перекрестился. - Только я уже сам начал сомневаться в том...
Царевич уходил. Солнце садилось. В Москве закрывались ворота, загорались и гасли огни в домах, в небесах пылали звезды. Но даже глубоко за полночь царю не спалось.
Борис бродил по дворцу, по Кремлю. Он боялся уснуть, чтоб не приснился сон, предвещающий дурное. Он беседовал с попугаем, тот ползал по клетке, цепляясь клювом за прутья, матерился по-немецки, но слушал царя внимательно.
Борис каялся: да, было он нечист совестью. Живой Дмитрий был опасен для Годуновых если что-то случилось бы с Федором. Тогда в голову закрадывалась мысль: а не послать ли убийцу, не пришибить ли мальчонку. Но осторожность останавливала: провал, поимка убийцы однозначно ставила крест на Борисовом возвышении. И все, что мог сделать тогдашний царев шурин - звал к себе ведунов и бабок-колдуний, во-первых, чтоб те навели порчу на Дмитрия, во-вторых защитили от чар, создаваемых в Угличе. О том, что Мария Нагая тоже зовет колдунов, Борис знал достоверно.