Перед отправкой войску был устроен смотр. Стрельцы громко топали, выбивая пыль с дорог, орали песни, и после напутственного царского слова войско тронулось на юг, к Кромам.
Навстречу к краху.
От Москвы
А раз Крысолов зашел в Ветошные ряды, скользнул в неприметную дверь, спросил:
- Ты меня спрашивал?..
Старьевщик зевнул, кивнул, из складок одежды извлек маленькую, не крупней детского ноготка матово-черную жемчужину:
- Ты говорил, ищешь что-то похожее?..
Крысолов осторожно кивнул:
- Что-то навроде. Где взял?..
- Мой человечек приметил, как ей расплатились в сапожных рядах.
- Человечек надежный?..
- Ненадежными я рыб в Неглинной кормлю.
- Познакомишь с человечком.
- Отчего бы и нет?.. Только ты знаешь мои расценки.
Крысолов вздохнул и полез за кошельком. Иное старьевщик мог подарить совершенно бесплатно, зато если намеривался взять деньги - драл три шкуры.
Даже с Крысолова.
Крысолов не пожадничал. Заплатил сперва Старьевщику, после отсыпал серебра его человеку. Не от того, что такие ценные приметы ему были сообщены, а потому что днем раньше у него не было и этого.
Далее он не пожалел целый день, съездил в Коломну и обратно, предъявил жемчужину купцу для опознания, тот кивнул и снова застонал.
- А знаешь, казак, что жемчуг находят не в горах, как другие драгоценные камни, а достают со дна морского. Их выращивает какая-то тварь вроде наших улиток. Это довольно глупо для улиток производить жемчуг. Куда выгоднее было бы растить алмазы или яхонты. Хотя, с другой стороны, наши улитки и вовсе ничего не дают.
Крысолов задумчиво кивнул, хотя его мысли были неимоверно далеки от улиток и яхонтов.
У одной черной жемчужины и цена была невелика: приблизительно как у белой вороны. Ожерелье из нее не сделаешь, даже для сережек нужна пара. И, конечно же, прежде чем попасть в Ветошные ряды, сменила десятки рук: ей отдавали долг, расплачивались за торопливую женскую ласку, дарили просто так, два раза воровали, один раз ее нашли на трупе. Но это все было неважно: у Крысолова опять был след.
-
...От Теплых Вод, что на Балчуге по мостку через Москву-реку пролетел всадник, сшиб в воду зазевавшегося пьяницу. В зябкой вешней воде тот мгновенно протрезвел, заорал вслед, но было поздно. Всадник проскакал через Москворецкие ворота, повернул к Фроловским. Пролетел в них, не сняв шапки: за этакое святохульство иных секли кнутом. Но всаднику было не до того.
Он подлетел к дворцу Годуновых, спрыгнул наземь. Лишенный седока, конь боком сделал пару шагов в сторону, рухнул в пыль, заржал жалобно, словно жаловался. Гонец даже не обернулся, взлетел по лестнице, загрохотал сапогами по бревенчатому полу. Болела набитая седлом задница, хотелось пить, но это все потом, сначала послание.
- Куда прешь, окаянный?.. - было пытался остановить его не по уму усердный молодой стрелец.
Но тут же получил подзатыльник от старшего товарища.
- Не видишь, болван, что ли - царский гонец.
Царь вышел к гонцу, тот шумно бухнулся Федору в ноги, смиренно протянул послание.
На шум явились вдовая царица и Ксения.
- Феденька, что случилось?
- Басманов и войско под Кромами изменило. Присягнуло самозванцу.
Вдовая царица тут же грузно рухнула в обморок, в ужасе закрыла руками лицо Ксения:
- Что же теперь будет?..
- Что-то да будет...
- Надобно это скрыть от горожан.
Гонец побледнел: Годуновы гонцов, приносящих дурные вести, не казнили. Если казнить - то гонцов не наберешься. К тому же, хорошие новости могут и подождать, - говорил Борис. - Плохие же требуется знать раньше, дабы что-то предпринять.
Но сейчас дело могло обернуться дурно. Голову бы, конечно, не сняли, но бросить в застенок могли запросто.
Но обошлось. Федор покачал головой:
- Нет. Дурные вести не стоят на месте. Завтра об этом будут болтать на каждом углу, а за день мы ничего не сделаем, - и молодой царь потрепал по плечу гонца. - Иди, отдыхай, молодец.... Ты нам скоро уже не понадобишься.
Страна уходила из-под ног Годуновых, как земля из-под ног пьяницы. У Федора более не было войска. Оставались лишь какие-то крохи, которых едва бы хватило выдержать серьезную осаду. Скорбя о своей потере, Федор поднимался в построенную его отцом башню, сидел там в тоске всю ночь, словно опасаясь, что когда он смежит очи, заснет, исчезнет и последнее - великий град Москва с предместьями. Походило на то, что бессонница царя Бориса перешла к сыну по наследству.
Рядышком тосковала и Варвара - молодой царь не гнал ее.
Они молчали. Лишь на заре Варвара чтоб улыбнуть любимого спросила:
- А что надобно делать, когда видишь, как тухнет последняя звезда?..