Для царевича Дмитрия сложили нечто среднее: не то маленький дворец, не то слишком большую избу, полагая, что Дмитрий так или иначе тут долго не задержится.
Когда Крысолов и Корела подъехали ко двору, вокруг толпились люди: за воротами ждали челобитчики, послы из волостей, а то и вовсе из других стран. Были и просто зеваки, которые напирали на стрельцов.
Но Корела знал дорогу - казаков пропустили с заднего двора. Перед избой-дворцом народу было поменьше, но все-таки много. Сам царь, похоже, восседал на крыльце и как раз разговаривал с человеком в иноземном платье. Рядом с Дмитрием стоял Басманов, который обводил двор грозным взглядом, будто именно он, а не царевич был претендентом на Московский престол.
Иноземец протянул Дмитрию бумагу, тот стал ее читать. Таким его увидал Крысолов: сбоку, склоненным над бумагой. Этого было достаточно.
Все внезапно сложилось: этого человека Крысолов уже видел.
До царя было шагов пятнадцать. Если бы Крысолов хотел его убить - то убил бы. Но ему было наплевать на царевича - не в Дмитрии был смысл...
Пока царевич не заметил Крысолова, он попятился прочь.
- Увидел? Посмотрел на царя? - спросил Корела.
- Угу. Пора в Москву.
- Быстро ты насмотрелся.
- А чего на него смотреть долго? Чай, не баба.
Крысолов опасался долгих проводов, но у ворот царского дома всадники встретили миловидную крестьянку с большой корзиной. Увидав Корелу она улыбнулась:
- Беляшка, ты?..
- Здрава будь, крестьянка. Что тут делаешь?..
- Да на базар приехала. А тебя еще не пришибли?
- Да нет, жив еще. Веду царские войска к победе!
- А вот под Добрыничами вас я слышал поколотили.
- Было дело. Я тогда пьяный был, с кобылы свалился, а ребята без меня не обошлись.
Пока девица и Андрей улыбались друг другу, Крысолов поспешил расстаться - времени у него было мало. На прощание обнялись. Корела спросил, где Крысолов живет в Москве, тот ответил.
- Я скоро буду в Москве, так или иначе, - сказал Андрей. - Если я не смогу зайти к тебе... ведь всякое в жизни бывает... Пообещай, что навестишь меня?
- Обещаю.
В Москве и около
Совет в Грановитой палате начался с дурного знака. Явившийся Федор сел по обыкновению на свое старое место, а не на отцовское, царское. Быстро спохватился, пересел, бояре лишь усмехнулись в свои пышные бороды, но нехорошие слухи потом по Москве все же поползли.
Чего-чего, а дурных слухов в столице всегда хватало.
В палате, где проводился совет, многие места пустовали, и этот знак был еще хуже. Иные бояре, вместо того чтоб прийти, на всяк случай сказались больными. Пришедшие же морщили лоб, шевелили губами, делали вид, что думают, но в суждениях были сдержаны.
Пытаясь их расшевелить, Федор в сердцах воскликнул:
- Делайте! Сделайте хоть что-нибудь.
- Мы делаем все, что можем... - ответил кто-то.
- И что вы делаете? - со злостью спросил Федор.
- Молимся... - ответил смиренный патриарх Иов.
Взгляды царя и патриарха встретились, Федор отвернулся. В глазах старца стояли слезы, читалась боль, страдания, бессонные ночи. Не было сомнения: инок молиться с усердием, он действительно предан Годуновым, но что он мог поделать, ежели Господь не в духе?..
Не добившись толку, Федор распустил бояр по домам.
- Черт знает что! - ругался после совета Федор. - Я позже прикажу боярам сбрить бороды. Вырастили кусты на лице, и не поймешь - не то смеются за ними, не то вовсе языки кажут.
Домашние кивали, но как-то сдержанно. Они уже сами почти не верили, что это «позже» возможно. За это Федор злился, жаловался сестре. Порой возникало такое чувство, что в доме покойник: говорили шепотом, чтоб не накликать лихо. Но это совершенно не помогало - беда была уже рядом.
Мария Григорьевна, вдовая царица, женщина обычно властная так и вовсе сломалась.
- Может, отступиться, Феденька?.. - говорила она. - Ведь на спроста это. Говорится: человек жив, пока о нем помнят. А о твоем деде - Малюте Скуратове помнить долго будут. Да и на отце твоем крови невинной много. За тыщу лет их грехи не отмолить. Может, пойдем в монастырь втроем - начнем понемногу отмаливать.
- Не пойду. Вы, маменька, как желаете, но я не пойду. И сестру не пущу. Разве отец в таком положении бы сдался?
- Твой отец в таком положении умер.
Но Федора было не остановить:
- Я завершу, что отец не докончил - убью Дмитрия. Загоню его так далеко в пекло, что он уже не вернется.
Неуверенность выплескивалась из дворца, из Кремля, текла по улицам, площадям, невидимая затекала в умы, росла и крепла там, срывалась с уст. Распространялась будто бы какая-то болезнь вроде чумы. Крепло предчувствие грядущей неумной беды.