- А тебе-то что за печаль с того? По мне так лучше пусть с меня соседи смеются живого, чем с мертвого на колу пугаются. А Федор что? Федору, конечно, лучше было бы не царем быть, а звонарем. Все одно за него шурич правил. А сейчас он вовсе царь. Ничего не поменялось.
- Тогда отчего народ о царе Грозном тоскует?.. О сильной руке говорит?..
- Оттого, кум, что у нас народ особо памятен... К примеру, взять Малюту Скуратова - всяк его знает. А вот спроси у кого, кто в то время был митрополитом Московским, хорошо если Филиппа вспомнят, да и то только потому, что его Малюта придушил.
-
...Так уж повелось издревле: за осенью всегда приходит зима. Никак не иначе.
Лужицы уже подергивал тоненький ледок, но в реке из-за течения лед не становился. Соленое море замерзало еще позже, может даже после Рождества.
Порой по реке скользили турецкие галеры, воду пенили удары весел, гремели барабаны, задающие скорость гребцам. С кораблей выгружали провиант на зиму, катили бочки с порохом, стаскивали на берег тяжелые пушки.
На крепость казаки смотрели с плохо скрываемым раздражением: от нее начиналась турецкая земля. Азов запирал выход к Азовскому морю, по которому можно было бы плавать, торговать и опять же - грабить.
Крысолов заметил, что мальчишка-возчик, тот самый, который сомневался в силе Господней, на куске бумаги набрасывал чертеж стен Азова, его валов, батарей. Если бы турки поймали его за этим занятием, то в лучшем случае головы бы отрубили всему обозу. В худшем бы жизнь сохранили лишь для того, чтоб скрашивать за пытками грядущие долгие зимние вечера.
Но мученическая смерть в намерения парня совсем не входила: свои чертежи он делал на разных листах, то чернилами, то свинцовым карандашом. Один листок содержал лишь незначительный кусок, несколько линий, которые можно было принять за что угодно, и только все вместе они составляли карту. После этой бумагой возчик оборачивал бутылки, прятал их за подкладкой - будто утеплял плохонький кафтанчик.
К слову сказать, было действительно холодно. Здесь, в степном краю торговцы на дрова не могли сложить цену. Турки да татары торговались с удовольствием, громко и до одури, и действительно сбрасывали цену значительно. Потому топили сушеным навозом: тот горел смрадно, отгоняя мухотву, пока та была.
Множество бликов в дрожащей речной воде передразнивали сентябрьское солнце. Река стала быстрее, она вспучилась, чуть подняла свои воды: где-то в ее верховьях все лили дожди. Цвет тоже переменился: от множества опавших в нее листьев вода потемнела, стала свинцово-тяжелой, горше на вкус.
В былые времена до листопада[4]-месяца Крысолов еще купался в озерах, мылся в ручьях. Но сейчас бросало в озноб от самого вида этих осенних вод.
Думалось: это еще хорошо, что здесь юг. А каково сейчас на севере? Поди, снег валит во всю, заметая неубранные колосья.
Но юг для одних оказался севером для других.
Теплолюбивые турки, попав в здешние холода, поглощали кофе в неимоверных количествах, но все равно оставались вялыми и сонными. Люди Мельника предпочитали греться припасенным самогоном, который пили тайком, чтоб не соблазнять нехристей.
Крысолов же предпочитал кофе. Впервые он его попробовал лет пять в кофейне с видом на Босфор. Тогда по морю скользили изящные корабли, дул ветер, пахло жарой и летом. По сравнению со стамбульским кофе, азовский был редкостной дрянью. Но в горьком аромате вспоминалось все: лето, крик чаек над Босфором...
Не имея дел, которые нельзя отложить, в лагере спать ложились рано, вставали с рассветом или того позже. Всем известно, что выспаться впрок еще ни у кого не получалось. Но возницы старались изо всех сил. В отличие от них теплой, в душной палатке Крысолов спал плохо, ворочался, чем вызывал молчаливое недовольство у соседей. Сделать замечание ни у кого не хватало духа, и Крысолова ко всем прочим неудобствам стала мучить совесть.
Когда бессонница рвала последние ошметки сна, он выходил на воздух. Дрожали факелы на стенах крепости. Не то переругивались, не то перекликались стражники.
По обычаю в обозе был петух: его крик, как известно, отгонял беса, для которого путник - самая легкая добыча. Он же отмерял время, соперничая с муэдзином из крепости, который пронзительным криком напоминал правоверным о необходимости молитвы.
В небе сверкали звезды. Где-то Крысолов слышал, что у греков или итальянцев были свои названия каждой звезде. Этому Крысолов не верил: откуда у них могло взяться столько слов: на небе было тысячи и тысячи звезд: вот горят Стожары или Семь Звезд. Справа от них - Косари, за ними вслед - Соломенная дорога или Чумацкий шлях[5]. Шли чумаки, рассыпали не то соль, не то звезды...