- Ну же?.. Поехали! - звал Глеб. - Москва будет сегодня же ваша!
Корела посмотрел на своих казаков. Сомнение читалось на их лицах. Кто-то сказал:
- Атаман, не верь ему! Заманивает!
Корела задумчиво посмотрел за околицу. От Красного Села уже было видать стены Московского Скородома. Так близко к Москве он не собирался подъезжать.
Махнул рукой, бросил клич:
- Кто верит в меня - за мной! Кто не поедет - тех... Тех - не виню.
Поехали все.
-
Верно, если бы отряд Корелы приблизился бы к Москве сам, то ворота бы успели закрыть, а со стен ударили бы пушки и пищали. Но тут, только когда голова обоза уже проходила под воротами, стражники опомнились, сообразили, что для обоза слишком много охраны. Крикнули:
- Кто такие?
- Посланцы царевича Дмитрия, - гаркнул Андрей. - Атаман Корела с боярином Пушкиным!
Пушкин боярином не был, Корела так ляпнул для красного словца, для пущей важности, но Глеб воспринял все как-то слишком всерьез.
- А-ну, кричи «ура» Дмитрию Ивановичу! - распорядился он стражникам.
Со стен крикнули нестройно и как-то вопросительно.
С дюжину стрельцов пошли с телегами, и дальше за обозом увязывалось все больше и больше народа. И уж не разобрать, кто пошел во имя царевича Дмитрия, а кто - просто так, от нечего делать, из любопытства.
Пронеслось по всей Москве «бич божий»: Корела уже в Городе, на Красной площади. И бояре ему как посланцу царевичу Дмитрию вынесли хлеб с солью да сулею с зеленым вином. Корела от хлеба отщипнул кусочек, зато к бутылке приложился крепко, пил так, словно его мучила вселенская жажда.
Поднятый слухом, народ стекался со всего города на Красную площадь. И действительно там, у рва, видел молодцов Корелы, которые рассказывали байки стрельцам, а те, вместо того, чтоб рубить недавнего врага, смеялись.
Тлела зола в казане у пушек, но никто из них стрелять не собирался. Сам Корела стоял на Лобном месте, но чуть в стороне. Он привез письмо от царевича - задуманное как подметное, сейчас оно превратилось почти в указ. Но Андрей читать не умел, а если бы умел - то не любил. Да что там - даже расписываясь крестиком, он делал две ошибки. Потому письмо читал Глеб Пушкин.
Через толпу почти к самому Лобному месту протиснулся старик с бельмом на глазу.
- Чотакое?.. - спросил он.
- Читают царское слово! Слухай!
И старик действительно прислушался.
С Лобного места неслось:
- Держава станет самой великой, самой могучей в мире.
- Врет он все... Одно слово - Пушкин...
- Народ станет жить хорошо, весело!
- Может и весело - так что просто обхохочешься... Но при этом не долго. И что важно - не хорошо...
- Но сначала надо затянуть пояса!
- А вот это сбудется - к бабке не ходи.
На старика шикнули, но тот развернулся и заковылял прочь.
Он слышал, как народ на площади кричал «Ура» Дмитрию Иоанновичу.
Корелу на руках внесли в ближайший кабак, где он чуть не на пороге сам выдул братину. Как иной пьяница, не веря в увиденное, желает протрезветь, так Андрей напивался, ожидая, что в хмельной голове действительность сравняется с мечтами.
Москва упала в руки как спелый плод. Все думали, что это сложный вопрос, а оказалось даже не вопрос, а полвопроса. Как с иным яблоком - достаточно только ладони подставить, чтоб оно тебе в руки свалилось.
События уже вершились без него. В Тулу полетел гонец, что Москва сдалась на милость истинного царевича. Голь перекатная, как водиться, пошла грабить лавки, разбила двери в винные погреба, а в них досталось бочкам. Вино, что называется, лилось рекой и в нем тонули люди. С башни за этим с тоской наблюдал Федор: в мгновение ока он превратился из правителя Кремля в его заключенного.
Варька хотела спросить совет у Крысолова, но тот, появился в Москве незадолго до въезда Корелы, и почти сразу снова пропал.
- Не езди по Москве - голь нынче пирует, - советовали Варьке соседи.
Поехать бы, впрочем, и не получилось: карета от ее двора пропала чуть не раньше появления атамана Корелы на Красной площади. Положение Варьки изменилось, хотя и не столь значительно как у Федора. Некоторые откровенно злорадствовали, но большинство напротив девушку жалели, стали относиться к ней еще лучше. Таков русский народ - издревле любит обиженных.
- Блажени плачущии, яко тии утешатся, блажени кротцыи, яко тии наследят землю, - вещал в церкви батюшка, вкладывая слова в умы и души прихожан.
Потом, во время исповеди Варька спросила у батюшки:
- Что нас впереди ждет, батюшка?
- Ничего хорошего, - отвечал тот.
И был совершенно прав.
Разгром Царь-мельницы