[3] Через пару веков это будет называться ямскими станциями
[4] Даже полкопейки были на то время слишком дороги, полновесны, поэтому для мелких расчетов применялось медные монетки разного достоинства и чеканки - пуло.
Калитник
- А конь-то твой пал... - сказал хозяин как бы между делом.
Крысолов закрыл глаза, сморщился, чуть не завыл. Не стал спрашивать: отчего и как. Все было ясно. Конь донес его до хаты, но после - простыл, околел. Конюшни или большого сарая у рыбака не было, а в узкую бы дверь он не прошел. Казак должен был спросить сам, но боялся, догадывался, что конь, который столько раз спасал его жизнь, мертв.
Но даже мертвый скакун продолжал служить хозяину. Здесь, зимой в степи даже одному мужчине выжить было трудно, и рыбак за всю зиму не наедался досыта. А что говорить, когда мужчин двое, а второй к тому же хворый?..
И хозяин избушки стал срезать с павшего коня лоскуты мяса... Благо зима была холодной, в снегу туша лежала словно на леднике. Когда случалась короткая оттепель, хозяин собирал вокруг снег, набрасывал его на околевшее животное.
Одной ночью к избушке вышел волк, он был стар, голоден, и не погнушался промерзшей падалью.
Утром рыбак сделал вывод, расставил злые волчьи капканы и уже через день выделывал шкуру напрочь поседевшего волка.
Первую неделю Крысолов прометался в беспамятстве. Он кричал, звал на помощь, разговаривал с какими-то людьми. В бреду ему являлись люди, от одного имени которых рыбака бросало в дрожь. Бельские, Сабуровы и даже кто-то из Колычевых будто заглянули в жалкую рыбацкую халупу.
Пару раз Крысолов падал с лавки на пол, и худосильный рыбак с трудом затаскивал его опять на лежанку. А однажды в бреду больной поднялся, и засобирался прочь. Хозяин пытался его удержать, но где там. В одном исподнем Крысолов вышел за дверь, попал в метель, быстро остыл и повалился в снег.
- Где сабля моя?.. - забеспокоился он в другой день.
- А я почем знаю? - заторопился заговорить зубы рыбак. - Не видел я никакой сабли! Ты без нее пришел.
- Я с ней сюда ехал!
- Может, и ехал. Да, верно, обронил где-то по дороге, она и в снег упала! Но ничего! Весна пройдет, снег растает, я пойду - найду ее наверняка.
Но к горячечному больному все равно подходил с опаской. В руке под одеялом Крысолов часто держал кинжал, которым иногда пытался поразить очередного призрака.
Когда бред отступал и больной приходил в себя, пил воду или юшку, после - снова проваливался в небытие, и выпитое выходило потом. Жар от него шел словно от печи, раны гноились, и порой старик поглядывал: а не начался ли антонов огонь[1]?
Но пронесло.
К концу второй недели будто стало полегче, бред и жар сменился спокойным забытьем. За это время Крысолов похудел чуть не в два раза, кожа стала тонкой, обтянула череп, кости.
За стенами халупки в городах и весях, населенных православным народом тянулся изнурительный Рождественский пост. Но, как и многие в том году, два мужчины ели без разбору, когда было что есть, и голодали, когда еда заканчивалась. За постой Крысолов снова извлек из воздуха и вручил рыбаку монетки - три польских гроша. Рыбак собрался и на день ушел в ближайшее большое село: вернулся с припасами и не вполне трезвый.
После Рождества Крысолов уже управлялся ложкой сам и даже иногда мог пройти по стеночке. Но зима, да плохая еда замедляли выздоровление: он не то спал, не то проваливался в забытье.
В избушке было тоскливо. Порой мужчины перекидывались парой слов: холодно ли сегодня, какое число и когда, наконец весна. Но все больше молчали: оба были немногословны. Порой старик уходил на реку удить рыбу, и Крысолов играл в гляделки с закопченным ликом на иконе. Пламя лампадки потрескивало и дрожало, потому казалось, что святой обычно проигрывает.
На икону Крысолов не крестился. Свои многочисленные грехи не исповедовал - не верил в тайну исповеди, не доверял попам.
Не верил в приметы: ни в добрые, ни в злые. Особо крепко не верил в женские обещания.
И уж точно Крысолов не верил словам хозяина, с первого взгляда почувствовал в нем человечишку мелкого, с гнильцой... Была бы воля Крысолова, он бы век такому не доверился. Но вот беда - выбора не имелось. Вернее он был, но крайне скуден: либо сдохнуть, либо рискнуть... И сдохнуть немного позже.
Когда хозяин открывал дверь, то с лавки Крысолов видел другую сторону оврага, немного неба и раз - несколько звезд. Мир больного человека обычно мал.
Он смотрел за порог, думал, а как там без него. Совсем недалеко нес свои воды Батюшка Дон, немногим дальше текла царица-река Волга, где-то шумели пряные базары Персии. У рыбака нашлось немного самогонки злой и вонючей, которую он втридорога продал Крысолову. И теперь тот поднимал крошечные чарки за здоровье и за спасение души басурманского торговца, продавшего чудо-зелье.