- Я грехи принесла. Проведите меня к вашему батюшке...
Монахиня кивнула, открывая дверь пошире. Старица вошла, велела:
- Веди...
Думала монахиня взять слепую под локоток, но та отмахнулась. Обиженная инокиня хмыкнула, и пошла прочь, ожидая, что старуха опомнится. Но нет: та зашагала за ней видно следуя за звуком шагов. Лишь конец посоха мелко дрожал в пяди над землей, проверяя: нет ли ступеней...
С батюшкой она провела немного времени: видать, груз принесенных грехов был не так уж и велик. Таинство вершилось минут пять.
Монашенки судачили. Старые молодым и послушницам поясняли: есть такой обычай. Бывало так: человек помирал в дороге, не успевали к нему позвать батюшку. Тогда он оставался с человеком - когда близким, а, выпадало и вовсе случайным. И облегчал душу не священнику, а тому, кто после рядом оказался. Затем живой нес двойной груз грехов - свой и покойного. Но только до ближайшей церкви, до которой могло быть верст и двадцать и сорок. После - исповедовал грехи, получал отпущение покойному, и, ежели желал - себе.
Батюшка и странница вышли из храма вместе.
При всех, дабы не искушать священника, за требы и волнения старушка сделала в монастырскую кубышку пожертвование: две новгородки.
- А где хоть покойная, куда идти гроб «печатать», служить панихидку? - спросил батюшка.
- А Бог знает, где могила ее. Мир не без добрых людей. Подберут сиротинку, закопают. Без креста, поди, не останется. А где я ее оставила - уже не помню. Без глаз-то не шибко места удобно примечать. Заупокой отслужи, и довольно будет.
Голова старушки поворачивалась из стороны в сторону, белесый взгляд незрячих глаз скользил поверх голов монахинь, по верхушкам монастырских стен и башен.
Словно вынюхивает что-то, - подумала одна монахиня. И тут же себя одернула: нехорошо так думать.
- Оттрапезничайте с нами, - попросила монахиня, надеясь, что странница и тут откажет. - Время обеднее.
Действительно: от кухни пахло кашей да вареной рыбой. Запах был не то чтоб сильным, но лишенная зрения старица уловила его за две сотни шагов. Сказала:
- Облагодетельствуйте, калику перехожую.
Старушку отвели в трапезную. Она сама села на скамью за длинным сестринским столом почти у самого входа, стала ждать начала обеда.
-
Но об этом Варьке рассказали позже.
Келарша о чем-то разговорилась с местной ключницей, когда зазвенел колокол, сзывая сестер к обеду. Пока шли через монастырский двор, догнали здешнюю игуменью с сопровождающими. Среди них шла стройная женщина лет сорока. Даже монашеское одеяние и время не стерло с лица былую красоту. Из почтения к чину и званию настоятельницы, обгонять не стали, пошли следом. Зашли в трапезную.
Старушка сидела на скамье лицом почему-то к проходу. Ее незрячий взгляд был направлен в сторону распахнутых ставен. В ладошке у нее был кусочек ржаного хлебушка, от которого она отрывала крохи да бросала себе в рот. Игуменья прошла мимо, лишь смерив слепую непонимающим взглядом. Тут же к настоятельнице бросилась монашка, дабы объясниться. Говорила шепотом. За игуменьей шествовала ее свита.
Вдруг слепая выбросила руку и схватила одну проходящую монахиню за руку. Схватила цепко: хотела инокиня освободиться, да жилиста была старушка, впилась пальцами словно клещ. Прошептала, но так, что все вокруг услыхали:
- Сынок-то твой жив...
Инокиня покачнулась, едва устояла на ногах. Враз стала белее полотна. Лишь спросила:
- Что?
- Да что ты такое несешь?.. - шикали на старицу монахини. - Ты знаешь, с кем говоришь хоть?
Казалось: да откуда ей то знать?
- Пусть говорит, - велела инокиня. - Пусть.
И действительно, старуха говорила:
- Топчет твой сынок землю, хоть хотел душегубы, чтоб он в ней лежал. Идет он, дорогами непрямыми. Да так на Руси повелось, что у нас шлях - семь загибов на версту. Но ты не печалься. Встретитесь еще.
Захват ослаб, но инокиня не стремилась уже освободиться. Тогда старуха отпустила руку, повернулась, и заспешила прочь: вышла из трапезной, своим посохом нащупала траву по бокам от дорожки, засеменила к воротам из монастыря. Через минуту скрылась за калиточкой. Никто ее не остановил и даже слова не сказал. Да что там: дышали все в полгруди словно боялись спугнуть что-то невесомое.
Из столбняка вывела всех получившая предсказание инокиня. Она охнула и рухнула в обморок. Ее тут же подхватили под руки и, не мешкая, отнесли в келью. Остальные вернулись в трапезную, ели молча.
Варька, уткнувшись в миску, размышляла: она слышала лишь имя инокини - Марфа. Обычно, когда человека вводили в иноческий чин, новое, монашеское имя давалось с той же буквы, что и старое, мирское. Это давало немного. Да почти ничего.