- И что вы тут, подлецы этакие, делаете? Народ проезжий грабите, сволочи?..
- Да нешто можна?.. - запричитал нищий. - Мы сирые, убогие. Туточки обитаем! К монастырю ходим. Там монашки зерно стерегут. Много зерна! Мы у них Христа ради просим...
- Зерно?.. - переспросил кривозубый. - Это может быть интересно.
-
В деревне появились всей толпой. Впереди ехали казаки, за ними тащились нищих. Тех, словно ветер, шатал голод.
Из домов выходили другие, щурились от неяркого солнца, смотрели на казаков. Шептались между собой, поглядывали на оружие. Но никто не стал задавать вопросы, поэтому Кривозубому пришлось говорить самому:
- Меня зовут Лукьяном Бессоном. Теперь я тут главный. Вы либо будете слушать меня и будете с хлебом. Либо умрете - так или иначе.
Свой первый приказ Кривозубый отдал тут же: велел вернуться в лес, принести оттуда убитых в утреннем бою и похоронить.
На самом деле, новому вождю было совершенно наплевать, лягут ли убитые в землю, или их растаскают волки и лисицы. Важней было иное: ослушаются ли они нового командира, начнут ли перечить, или же попытаются гнуть свое.
Но нет, поглядывая на сабли, охая и тихо матерясь, нищие побрели за своими вчерашними друзьям.
...А может, покойники были нужны ему лишь в качестве назидания: как пример того, что будет с теми, кто против него выступит.
Тем временем, казаки отправились к монастырю.
С опушки леса долго смотрели на монастырь: на его стены, на колокольню...
- Да... Бабы... - мечтательно проговорил один.
- Хлеб... - напомнил другой.
Затем подъехали к воротам монастыря:
- Эй! - крикнул Кривозубый. - Открывайте что ли...
Эта простая уловка не сработала. На стене как раз была келарша, и, убедившись, что на нее никто не смотрит, скрутила казакам кукиш.
Но все-таки на всякий случай, позвала настоятельницу. Та была в настроении нехорошем смутном, задумчивом.
Наконец заговорила:
- Сегодня было мне видение: царь умирает, люди подлые душат цареву жену... Шапка Мономаха на самозванце, а народ православный, русский, присягает католику. И вы, - бросила она казакам и нищим, - коли не образумитесь, не отступите - вред своей душе нанесете.
Лука пожал плечами:
- По правде говоря, не вижу связи между католиками и нашим отступлением. Душе, мы, может, и поможем при отходе, да вот телу ужас как навредим.
Монахини же посмурнели: у них были свои дурные знамения.
Когда-то этот монастырь был мужским, но одним летом, всех монахов вырезали налетевшие крымцы. Монастырь восстановили, но уже как женский. Говорят, основатель монастыря, монах Серафим, на месте будущего монастыря воткнул посох в землю, и тот обратился в куст шиповника пламенеющего.
И истинно: во дворе монастыря, возле колодца с незапамятных времен рос куст шиповника, с плодами крупными, такими, кои больше нигде не встречались.
В ту осень, доселе красные плоды враз почернели, стали словно обугленные.
- Да и вообще... - рассуждал дальше Лукьян. - Чего ради мы им должны верить? Видение им было! Сидят монахини на хлебе и воде, вот с голодухи им всякая блажь и мерещится, - и осекся: если там ноне бабы голодают, чего там они сторожат. Пришлось поправляться. - Сам не гам и другим не дам.
В тот день больше ничего не произошло. Лука и его люди кружили вокруг монастыря, деревни. Вернулись уже к сумеркам, были неразговорчивы, лишь Бессон распорядился выставить посты.
Затем он долго сидел у общего костра, смотрел на огонь не моргая, словно играл с пламенем в гляделки или пытался своим взором его заколдовать.
- А чего это он? - тихонько спросил один холоп у казака. - Чего не спит?
Казак пожал плечами и рассказал: говорили, что года два назад на Дону этот Лука убил казака, был пойман. За грех смертоубийства в гроб его положили под убитого и закопали в сырую землю. По станицам прошел говор: дескать, Лукьяна Кривозубого нету боле. Додыхает он живьем в могиле, в гробу ладном, сосновом... Многие, чуть не все, кто знал о Луке, выдохнули с облегчением.
Только вот далеко, в кабаке едва ли не под Астраханью, услышав эту весть, трое задумались... Решали, спорили еще почти целый день: а стоит ли Луку отрывать? Может, с того им самим будет больше вреда, чем выгоды.
Затем все-таки пустились в путь.
Долго ли коротко, пока добрались до места. Пока узнали, где убитый похоронен, пока нашли лопаты... В рощице у реки просидели до заката. Жальник был почти на виду, да и не хотелось лопатами махать по жаре. Потом ждали, пока взойдет луна...
В общем, на восьмую ночь Лукьяна достали из гроба: полубезумного, прячущего глаза даже от лунного света. Но и в полутьме было видно: лицо покойного изрядно обглодано.
И еще: в ночь спасения Лука не спал. Не лег и в следующую. Через день задремал часа на полтора. Но никогда уже не спал он больше трех-четырех часов в сутки.