Но ледяная крестильная купель и святая вода не разбудила новокрещеную...
Недолго думая, нарекли ее именем Фекла, полагая, что крещенная все равно не жилица на этом свете, и особой выдумки не заслуживает.
Но чадо на свете зажилось, и во сне пережило своих родителей, после чего односельчане спящую деву свезли в монастырь.
К тому времени ее кормили хлебом, смоченным молоком. Его заворачивали в тряпицу, подносили сверточек к губам девицы, она его начинала исправно сосать. Следовало только замечать, чтоб она не проглотила и тряпку. Монахиням еще надлежало еще мыть, менять постель да одежду, поворачивать, чтоб не было пролежней.
Когда игуменья впервые провела Варьку к спящей, то проговорила чуть не с нежностью, указывая на ложе:
- Вот истинная праведница. За всю свою жизнь он никому не сделала зла, не сказала дурного слова.
- Добра, он тоже не сделала... - пробормотала Варька.
- Да как это не сделала? - ахнула матушка. - Она есть основа твоего послушания. Через нее спасаешься ты!
-
Другим послушанием была сдоба.
Монастырь, как водится, имел свои поля, амбары, пекарню. В последней пекли хлеба пышные по форме, но постные на вкус.
В верстах же трех от монастыря в убогой избушке спасался старик Иеремия. Полянку, вокруг избы да лесок именовали пустынью, навроде тех, куда удалялись ветхозаветные старцы. Саранчи тут не бывало, зато мед диких пчел имелся в избытке.
Старик иссушал свою плоть работой, вырубая просеку из ниоткуда в никуда. Ходил с тяжелым посохом, носил вериги от заката до рассвета, снимая их только по воскресным дням да по большим праздникам. Как водится, к нему с окрестных деревень ходили со своими бедами. Дорожка была плоха да неудобна. Пройти по ней в иное время без матерщины было крайне затруднительно. И если это удавалось, иной прихожанин считал, что испытание он выдержал, и за этакое мучение Господь пренепременно его вознаградит.
Кому-то Иеремия помогал молитвой, а все больше - советом. Иные жертвовали старику деньги, которые затворник вскорости и раздавал. Но, сказывали, что раз на отшельника напали разбойники, полагая разбогатеть. А старик своими цепями и посохом измолотил напавших, после чего сам же лечил и молился за них, а так же за себя, за то что не был смиренным как должно.
Еще он разговаривал с волками, медведями и птицами. Но успеха в том не достиг: птицы смотрели на него удивленно, а хищники не оставляли надежды схимника съесть.
Об отшельнике не забывала и игуменья. Раз в неделю отправляла с послушницей ему каравай, получая взамен благословение и, иногда четки, кои затворник вырезал, когда просеку рубить было невозможно из-за погоды.
Ходить к пустыннику тоже вменили Варьке: раз показали дорогу, и, как говориться, Бог в помощь. Варька - самая молодая, значит ноги самые резвые. Может, убежит от волков, коими здешние леса за неимением другого славятся. А не убежит, что ж - не больно-то и жалко. Все равно новенькая. Почти чужая.
Но это послушание Варьке нравилось. Не из-за старика-отшельника, нет. Тот был стар и суров, походил на бога, но не на христианского, всепрощающего, а на злого языческого Перуна в глубокой старости. С девой он почти не разговаривал, лишь узнавал, как ее зовут, все ли в добром здравии в обители, велел кланяться и передавать благословение...
Зато на время, пока Варька была вне обители, общий распорядок ее не касался. Она могла задержаться, вздремнуть в стогу сена, а после сказать игуменье, что остановилась в дороге на молитву.
На третью неделю к Иеремии она стала ходить иначе: сперва по дороге будто к сельскому жальнику, но на полпути сворачивала у мостка. После вдоль ручейка шла по краю луга. Ежели держаться берега реки, то тебя не съедят волки, а только утащат на дно русалки. Затем заходила в лес, и поворачивала на проторенную Иеремией просеку. До его избы оставалась всего верста или около того. Путь этот был дольше, но будто безопасней и куда интересней.
-
За следующие полгода Варька видывала только существ иного пола: раз в неделю или меньше - схимника, и каждый день - батюшка, который окормлял обитель.
Седой, старый попик был уже совершенной развалиной и доживал свой последний год. Плоть его была немощна - даже обойти монастырь вокруг стало для него тяжким трудом, но ум батюшки сохранял живость. Раньше он ходил в пустынь, но теперь уже отшельнику приходилось идти, дабы облегчить душу и получить отпущение грехов. Насельницы постарше говорили, де, его уже прислали престарелым, в возрасте когда плотские соблазны уже не мучают.
Батюшка выслушивал также исповеди монашек и послушниц. Делал это с интересом, задавал уточняющие вопросы. Но грехи отпускал легко, епитимьи налагал простые. И так человек, поди, мучается, зачем ему еще жизнь усложнять.