Подошел Зола, спросил:
- Что-то неладно, господин староста?
- Да нет, просто зашел взглянуть на заезжих. Откуда едете?
- Из-под Ростока...
Староста кивнул: сходиться. Затем спросил:
- А как в Европах дела? Тоже зябко?
- Та да. В этом году полегче, а ото в прошлом - виноград вымерз в Германии.
- С жиру там у них бесятся... У нас тут хлеба нет, а вы о винограде... Я бы велел тех, кто гонит самогон вешать на ближайшем дереве. Еды и так не хватает, а они зерно переводят на зелено вино.
Емельян опасался, что староста затребует мзду, но тот, осмотрев путников, удалился. Приготовившись уже было ругаться, Зола с облегчением выдохнул: забот и без того хватало. Следовало приглядывать за казаками, за баронесской, а тут еще добавилась эта девчонка. Сначала к Варьке Зола отнесся с подозрением, полагая, что хороший человек на дороге валяться не будет. Думал: осмотрится девка, стянет, что плохо лежит, да сбежит. Хорошо бы, чтоб украла что-то у баронессы, чтоб той неповадно было подбирать всякую шваль на дорогах.
Но Варька была другого мнения. Сбежать? Еще чего! Где это видано, чтоб человек от своего счастья бегал. Бывшая послушница тянулась изо всех сил, стараясь показаться этим людям, дабы ее не прогнали. А тянуться она умела, была словно стожильной. Прислуживала Клементине, бралась стирать в ледяной речной воде белье казаков. И постепенно Зола махнул рукой: пускай остается.
Все одно: баронессе полагалась служанка.
Из замка везти ее не было смысла. Немки свои услуги ценили дорого, а ехать в страну дикарей если и соглашались, то лишь за несусветные деньги. Зола полагал, что уж лучше нанять кого-то на Руси. От знающего русские обычаи да язык проку будет больше. Москвичи, они конечно, балованные, а вот если поискать где-то в деревеньке, то можно найти и такую, что медной монетке рада будет. А вот видишь как - такая сама нашлась.
Дабы быть вовсе уверенным в девчонке, он дал ей денег и отправил на базар. Не сбежит ли? С испытанием Варвара справилась блестяще. Наука келарши пошла впрок: оказавшись на базаре, Варька была подозрительна и бережлива. Смекала: здесь она в первый, и, может статься, в последний раз. И все ей постараются товар всучить лежалый, порченный, да еще и обсчитать. Потому торговалась яростно, и назад принесла денег куда более, нежели полагал атаман.
Удивленный Зола так растрогался, что забыл поскупиться и подарил Варьке десять копеек.
В избе ее ожидал иной подарок. Зашел Немой, протянул, скалясь и улыбаясь, девочкам обряженную в разноцветное тряпье деревянную куклу. Лицом она чем-то смахивала на самого Ивана. Но у Варьки в жизни не было потешки лучше: еще до монастыря она играла ляльками скрученной из соломы и тряпья. Конечно, Клементина видала кукол куда краше, но ее отец перед отъездом сообщил, что детство для нее окончено, и игрушки надо оставить младшим сестрам.
Поэтому Ванька был награжден Варвариным поцелуем в заштопанную щеку и книксеном в исполнении Клементины. И пока ветер ломал в роще ветви деревьев, да швырялся ледяной порошей в стены избы, девчата играли в куклу, лакомились ералашем.
Над ними, раскачивая клетку, штормовал попугай.
Порой поглядеть на девчачьи игры заходил Немой, иногда - Зола. Последний корил себя, за то, что не додумался сам купить баронессе потешку. Чай, не обеднел бы... Хороший же отец с него выйдет! Он оправдывал себя, что если бы он надзирал за мальчишкой, то знал бы что делать. Эх, был бы у него сын, он бы сделал из него лихого казака.
А девчонки...
Девчонки - тоже хорошо...
- Дядя Емельян, - спрашивала Варька. - А что у Ваньки с лицом? Вы знаете?..
Зола знал...
-
Ваньку когда-то давно звали Малым. Но на Ливонской войне в бою под Псковом он схлопотал пулю в лицо. Свинцовый шарик проломал зубы, порвал в лоскуты язык, засел в скуле. И был бы тот бой для Ивана последним, но полковой палач успел пережать языковую артерию, хотя раненый и брыкался, думая, что заплечных дел мастер решил его добить.
Иван остался жить, не захлебнулся своей же кровью. Да только остался изуродованным, говорить пытался, но мало его кто понимал. И за пару недель старое прозвище забыли, стал Ванька не Малым, а Немым.
Палач, чьего имени Иван даже не узнал, промыл самогоном рану, грубой пеньковой ниткой сшил плоть. В полку он лучше всех знал, из чего человеческое тело скроено, как человека лучше изничтожить, или напротив, держать на грани смерти и жития, а после вернуть
В силу своего поприща палач друзей не имел. Ты к нему со всей душой, а он, стервец, завтра проворуется, или еще чего, и рви ты ему ноздри, раскладывай на «кобыле». Иван тоже другом не стал, в помощники при пыточных делах не набивался. За спасенную жизнь палач не принял ни копейки, и Иван стал расплачиваться единственным, чем мог: помогал возиться палачу с ранеными.