Но порой приходило время новой исповеди, а за делами, заботами как-то было не до греха. И, чтоб не расстраивать старика, не показаться святее патриарха Иова, Варька выдумывала себе маленькие грешки: вот о ком-то она подумала плохо.
- Ну что за беда, - отвечал батюшка. - Мыслям не прикажешь. Вот во искупление подумай теперь об этом человеке хорошо.
- И все?
- А чего ты хотела. Мала ты, девка. И грехи твои махонькие...
Двойные похороны
...В маленькой хатке было мрачно, душно.
На улице ярко светило солнце, дул свежий ветерок, но окна были занавешены, горели свечи, густо пахло ладаном.
Дверь в хату по обычаю была широко открыта, равно как и ворота, ведущие во двор: заходи, кто пожелает.
Никто не желал. И покойник остался лежать один: высокий, худой мужчина, наряженный в самое лучшее, в то, что и при жизни одевал редко. Потому казалось, будто умерший одет с чужого плеча. Даже гроб был ему великоват, словно сделан на вырост. В такой ящик можно было положить еще одного такого человека, или даже двух.
Могло показаться, что покойный стал никому не нужен в станице, но это было не так.
На кладбище еще с утра была вырыта могила, и жаркое летнее солнце стремительно высушивало влажную землю. А в трех дворах от этой хаты, на площади между базаром и церквушкой шел сход. Всем миром суди-рядили, что делать... Нет, не с покойником, с ним-то все было ясно, а с причиной смерти. С Лукой Кривозубым...
Он был тут же: связанный, полусидел-полулежал у разлапистого дерева, вокруг которого когда-то выросла станица, и даже на детей смотрел снизу вверх.
Детишки глядели на него во все глаза, но издали, из-за спины тятьки, держась за мамкину юбку. И все в нем было ладно: поставь его рядом с другими казаками, так и не догадаешься, кто среди них душегуб. Статный, красивый, лишь с единственным изъяном: одному его зубу было явно тесно во рту, он выпирал между губами словно крошечный бивень.
И если бы не это, то и вовсе легко было бы убийце затеряться среди людей, творить свое зло еще хитрее. Но Бог был милостив, по своему обычаю он метил шельму.
...Сходились к мнению, что душегуба надо кончать тут же, сейчас же, а то вдруг сбежит, да много еще бед натворит. Полоснуть шашкой, пристрелить, а то и просто вздернуть на дереве - ума много не требовалось, в станице хватало людей, которым приходилось убивать. Но вот легкого ухода на тот свет Луке никто не желал. Кровь стыла от рассказов о его делах, Хотелось, чтоб перед смертию он помучался. И в то же время никто мучить не желал.
- Взять его в клетку, пусть сидит пока сдохнет! - крикнул кто-то.
Кривозубый улыбнулся так, что глядящие на него дети вздрогнули. Пускай клетка... Посмотрим, кто кого пересидит. Говорили, что некогда Луку взяли в доски да бросили в остроге. Кривозубый оказался крепче: он пил воду из лужи, слизывал мокриц со стен и веревки, связывающие доски сгнили раньше, чем он умер.
Но сход эту выдумку отверг. Оно, конечно, хорошо, что не надо будет руки марать о Кривозубого, ведь каждый носит смерть в себе. И всех то дел - дать ей голодом или жаждой изгрызть тело изнутри... Но клетку надо было смастерить, да так чтоб без изъяна, не то сбежит Кривозубый. Или вот налетят его дружки-разбойники, отобьют. Нет, не годится...
Дело шло к полудню. Пора уже было нести покойного на кладбище. Мертвого закопать, живым - собраться, да помянуть как водится...
И тут старый станичник предложил:
- А похоронить его заживо вместе с убиенным в одной могиле. Пусть лежат там до Трубного Гласа.
Мысль, которая после погубила деревню, показалась тогда всем хорошей.
Зато Лука побледнел, отчего морщины его проступили резче. Он рванулся, затрещали веревки. Напряглись казаки: неужели этот гад и сейчас вырвется. Но веревки выдержали. И это было плохо. Рванись он сейчас безоружный сейчас на казаков, его бы с удовольствием посекли шашками. И история бы закончилась.
- Я достану вас... Из-под земли достану!
- А ты попробуй! - усмехнулся кто-то.
Сделал он совершенно напрасно: лицо его врезалось в память Луке. Когда через неделю он восстал из-под земли, то резал ремни из обидчика целых два часа. И, хотя время было утреннее, из-за жуткого крика не кричали петухи, собаки не казали носа из своих будок.
Луку схватили, стали запихивать в гроб: тот извивался словно уж. Пытаясь развернуться поперек, свернутся калачиком, сделать что угодно, но выбраться из тесной коробки. Но затолкнули, накрыли крышкой. Пока старик-кузнец вбил гвозди, шестеро дюжих казаков держали крышку, но она порой содрогалась от ударов изнутри, После для верности гроб туго обмотали цепями. На пеньковых веревках его опустили в вырытую могилу. Гроб качался словно маятник. Внутри него мерк и без того тусклый свет, проникающий сквозь щели.