В Столешники ехали мимо Кремля, и когда проезжали через Неглинные ворота, Петр посмотрел в сторону Никольских, выглянул в окошко, вздохнул...
Иван все понял, вздохнул еще горше.
- Выкладывай...
- Борис нового царевича для Ксении ищет. И все за границей. Иноземца им подавай!
- Побойся Бога! - ахнул Иван. - Ты на сколько ее старше? На пятнадцать лет?
- Нет, куда меньше... На четырнадцать[4].
Сани проскользнули по строящемуся Курятному мосту над замершей Неглинкой.
- Да брось ты эту мысль. Сам погибнешь и всех Басмановых погубишь... Отступись, а?
Но Петр его, кажется, не слышал:
- Отчего она так похожа ангела?
- Чем же?.. Тем, что она от тебя упорхнула? Петенька, Христом-Богом прошу, отступись...
[1] Шуя, удел князей Шуйских издревле славился как край умелых скорняков, и основой богатства рода Шуйский часто было шубно-овчинное дело.
[2] К примеру, когда после смуты избирали нового царя, он выступил против своего племянника Михаила Романова, сославшись на то, что тот молод. Михаил дядины слова запомнил, и на ответственные должности не назначал.
[3] Город в бассейне Оби. Со времен Федора Иоанновича использовался как место ссылки. Кроме помянутых Романовых туда в разное время были сосланы Миних и Бирон.
[4] Справедливости ради надо заметить, что первый жених Ксении, принц Густав Шведский был старше девушки на те же 14 лет. Впрочем, Принц Иоганн фон Шлезвиг-Гольштейн («Иоанн Королевич»), третий жених, с которым свадьба не состоялась лишь по причине смерти, был даже моложе своей невесты, но лишь на год.
Москва
В сани к Варьке часто садился Зола. Объяснял, что деве рассказывать, что говорить. Пугал ее всячески, и получалось, что лучше порой ей было бы притвориться глухой и немой. В Москве народ живет ушлый - дурак бы там просто не выжил.
Еще следовало слушать и запоминать, что несет попугай. А тот, верно, чувствовал, что недавно едва избежал смерти из-за своего языка, был пощажен ровно по той же причине, и орал пуще прежнего так, что от саней шарахались прохожие:
- Ruder Backbord! - кричала птица. - Enterung![1]
Сани качало на кочках, мотыляло клетку, что нравилось попугаю, и он, очевидно, думал, что он снова на пиратском корабле.
- Achtung! Ab! vorn![2] Taler, Taler!
- Что такое талер - я ведаю. Это навроде немецкого рубля. Только не россыпью, как у нас, а единой монетой.
- Dummkopf! Halt die Fresse! Ex trinken!
- Во-во! А «экстринкин» он кричал, когда мы ото пили.
Варька карандашом делала пометки.
-
А одним утром с Поклонной горы за Дорогомиловым, за Москвой-рекой впервые увидали Москву. До стен ее было недалече, где-то с час езды даже неспешным шагом, но все равно остановились, как и все, едущие в стольный град издалека. Город был в легком тумане, в небо поднимался дымы от множества труб. Они складывались воедино и город, окруженный стенами Скородума[3], казался парящей кастрюлей. Грудневое[4] низкое солнце подсвечивало град с запада, очерчивая кривую линию крыш и куполов. Порой ветер доносил звуки Благовеста.
Вышедшая из саней Варька была радостна, показывала вперед рукой, частила:
- Смотрите, смотрите, Москва!
- А чего смотреть? - удивился Зола. - Москва - как Москва. Что я раньше, Москвы не видел.
Но он ошибался: такой Москвы он еще не видел.
Варька кланялась в пояс московским куполам и крестилась. Зола же Москве сделал лишь один полупоклон-полукивок - таким приветствуют пусть и уважаемых, но старых знакомых, равных тебе...
Как раз со стороны Москвы-реки дунул ветер, помел поземку, швырнул снежную крупу в лицо. Москва будто бы встречала гостей недовольно.
- Поехали, - распорядился Зола. - Нечего мерзнуть.
...Когда до стен Скородума оставалось вовсе всего-ничего и можно было рассмотреть отдельные бревна стены, заспорили.
Атаман устал и хотел ехать к знакомому дьячку, найти дом, где можно спокойно поспать, а уже потом заняться делами.
Но Степка-штуцерщик заспорил:
- Я жрать хочу! Поехали к Мясоеду, купим пирогов с пылу-жару, кашки поедим...
В отряде мнение разделилось: кто-то соглашался со Степаном, кто-то вяло поддерживал атамана. Лишь Немой в соответствии со своей кличкой держал нейтралитет. Зола едва заметно задумался: можно было гаркнуть, конечно, настоять на своем. Ежели им потакать постоянно - даже самые лучшие сядут на шею.
Но самодурствовать тоже смысла не имело: может, и не взбунтуются, но кукиш в кармане скрутят крепкий, в следующий поход пойдут с другим атаманом. А люди у него - золото, один к одному подобранные. Зола бы не поверил, если бы кто рассказал, но сам видел, как Степка забавы ради снял со ста двойных шагов гарцующего всадника.