Но не везло отчего-то. Разбойники и воры попадались, да все - не те. Может, выходило так, потому что у страха глаза велики. И если что жуткое случалось, все валили - на Бессона. Оттого выходило, будто видали его одновременно в трех волостях.
Устав, Крысолов возвращался в Москву.
Кокуй
- Что мой добрый друг добрый друг Герхард?..
Хозяин был одет в немецкую одежду, гостя принимал в комнате, обставленной на немецкий же манер. Сбивала с толку лишь его речь: говорил он на русском без ошибок и акцента. Поменяй иноземец платье, и вполне мог бы затеряться в любом русском городе.
- Ушел на покой, купил замок, ото, растит детей.
Перед собеседником лежал лист бумаги, исписанный размашистым пиратским почерком. Содержание представляло для Емельяна некоторую тайну, но казак нарочно не смотрел на письмо – все равно разобрать, что в нем было невозможно.
Покидая замок на взморье, Зола получил от хозяина крепости четыре рекомендательных письма к знакомым, проживающим в Москве. Но из адресатов только один оказался на Руси. Двое отбыли на родину. Еще один находился недалече, но в таком месте, где рекомендательные письма не читают.
- …Доктора Шульце похоронили на Германском кладбище у Яузких ворот. Говорили ему: дождись утра… А он: до него недалеко и надо торопиться… Вызвали к больному в Красное село, а по дороге его поймали и съели.
…Это Золу устраивало целиком и полностью: верно, в письмах говорилось, чтоб земляк проследил, не обманули ли его казаки. Разумеется, немцу бы хватило двух фраз, чтоб понять, что баронесса никакого отношения к Германии вообще и к Рихарду отношение не имеет и Германию видела хорошо, если раз и то – на карте.
Против этого у Золы был план: предложить денег, если не выйдет – припугнуть и снова предложить денег. В крайнем случае – пристукнуть. Этот план Емельяну нравился. Он был прост и предусматривал все варианты. Как показывал опыт, более сложные планы в два-три хода обычно не срабатывали.
Конечно, платить четырем – это слишком накладно, и то, что на Кокуе остался один адресат, упрощало задачу.
Вообще этот немец Золе нравился. Был он толстоватым коротышкой, вероятно, не предрасположенным к дальним путешествиям. Узловатые суставы выдавали в нем подагрика, а таким ездить по нынешней погоде – все равно, что серпом по детородному органу. И Емельян был прав: его собеседник знал Рихарда не до такой степени хорошо, чтоб из-за его дочери тащиться по холоду в самую Москву ради того, чтоб просто взглянуть. И сейчас выдумывал причины отказаться от этой чести.
На Руси он прожил тридцать лет и считал, что русских знает великолепно. Если бы они хотели погубить пиратскую дочь, то так бы и сделали, а после – исчезли. Сложные планы в Московии были не в ходу.
- Тут говориться, - осторожно повел беседу немец. – Что Клементине нужно выбрать жениха из дворян или дьяков. У вас есть кто-то на примете?..
- Покамест нет, но имеется знакомый подьячий в посольском приказе – ото он и посоветует. И ото… Клементины более нет. Она перешла в православие…
- Разумно, - кивнул немец. – Меж нами говоря – очень разумно. Если короли не брезгуют прыгать из купели в купель, почему люди попроще должны этого чураться.
Приезжие иностранцы, дабы не смущать москвичей неправославными соблазнами, селились за городом, на Кокуе[1], но исключения и довольно многочисленные имелись. Проще было тем, кто принимал православную веру, переходил в русское подданство. Пускать Варьку на Кокуй не было никакой возможности – ее бы немцы разоблачили за час. Потому в пути условились говорить, будто баронесса во время дорожных бесед столь прониклась совершенством православной веры, что, не дожидаясь приезда в Москву, крестилась в какой-то сельской церквушке. Крестным назвали Емельяна, имя же вернули прежнее: недолго побыв Клементиной, девушка снова могла говорить, что крещена и наречена она в честь великомученицы Варвары Илиопольской.
Весть об этом приятна была немцу еще с той стороны, что снимались хлопоты о жилье или устройстве дочери знакомой отпадали. Он, конечно навестит ее, но позже… А еще лучше попросить кого-то заехать.
Немец щелкнул пальцами, будто сотворил заклинание, магический пас. И действительно: почти тут же отворилась дверь: вошла барышня с подносом, на котором ароматно испускали пар две чашки с глинтвейном.
Емельяну она приветливо улыбнулась, и тут же отвела взгляд, удалилась.
- Ваша дочь?..
- Упаси Господь. Я был бы еще худшим отцом, нежели Рихард… Маргарет, прислуживает мне.