Поднесенный напиток Емельян пригубил с удовольствием. Замерз, пока ехал, а тепло, смешанное с вином согревало замечательно. Проводив глазами Маргарет, Зола, задумчиво произнес:
- Ото к слову, о служанках…
-
Расставались уже добрыми друзьями. Немец оказался владельцем стеклодувной мастерской, и Емельян заказал посуды – ее с прибылью можно было продать на Дону, особенно если смешать с неразбившейся немецкой.
Во дворе немец смеялся, одобрительно похлопывая гостя по плечу, звал приезжать чаще. Этот казак нравился ему все больше – тому способствовал значительный задаток.
Заодно выбрали служанку для Варьки. После нескольких предложений, Зола остановился на служанке-итальянке. Она не знала немецкого, стало быть, не могла разоблачить самозванство баронессы.
Выезжая со двора, Емельян осмотрелся: на домик, построенный в германской манере и стоящий в окружении подобных зданий, ложился щедрый русский снег. Казалось, что не вполне добрый волшебник вырвал улицу из добропорядочного германского городка и перенес ее в снежную Московщину. Рядом, говорят, бежала улица в английском стиле, но Зола в Англии никогда не был… Улочки эти были чисты, на них не имелось ни одного нищего. Некоторые русские желали сжечь немецкую слободу именно за это. Ведь когда люди голодные и сытые живут рядом, это добром не заканчивается.
От Немецкой Слободы было рукой подать до Москвы, но, немного подумав, Зола отправился не к ближайшим Устретинским или Покровским воротам, а вниз, по льду замерзшей Яузы. Здесь, на Кокуе и Яузе Немецкая слобода появилась с разрешения Бориса, вместо другой, основанной еще при Иване Грозном, да потом им же разгромленной.
Много немцев попало сюда не по доброй воле – их привезли пленными с Ливонской войны. Дабы не заботиться о вчерашнем супостате царь Иван разрешил им заниматься мельничным делом, да курить вино. Обычай этот, несмотря на погромы закрепился. И сейчас вдоль реки одна подле другой стояли водяные мельницы, тяжелые колеса которых вмерзли в лед. Чуть дальше, на пригорках стояли их ветряные собратья.
Мельничная и винная привилегия вышла немцам боком: в голодный год голытьба сообразила, что у кого-кого, а у немцев-мельников зерно должно быть, а сам голод они наколдовали, дабы поднять цены. Всем известно, что мельники – колдуны, а тут их тьмища. И кто их обирает, тот Господа радует.
Было несколько жестоких приступов и драк, что-то пошло дымом, но немцы выстояли. Стали еще более цепкими, злыми, и, как не дивно – еще больше обрусели. Ведь теперь они жили на земле, за которую проливали кровь, в которую ушли их друзья. А голь перекатная, что с нее взять – родины не имеет, сегодня здесь, завтра - там.
-
…Порой Крысолов ходил в другие бани – в Заяузье, в начало Таганской слободы. Брали тут дешевле, зато и парили похуже. Зато недалеко, ближе к Болванке[2] держал трактир крещеный татарин Петр, такой старый, что хорошо помнил не только Ивана Грозного, но и штурм Казани.
Петр говорил, что в христианство он перешел совершенно осознанно: глядя, как татары терпят поражение за поражением, он заключил, что если Аллах так помогает правоверным, то и молиться ему незачем. Среди вчерашних одноплеменников отступнику было нелегко, и, помыкавшись с годик, он перебрался на окраину Москвы, где и через пятьдесят лет оставался чужаком.
Но деваться было некуда, он выжил, завел дело. Его детишки и внуки, хоть и именовались Татариновыми, здешними ребятишками были приняты в круг равными.
Впрочем, что-то от веры предков у него осталось: Деньги одалживал неохотно, зато, если все же занимал – никогда не давал в рост.
В харчевне у него готовили славно: особенно мясо. Но еще лучше были тут приправы: казалось, намажь такую на старую подметку и можно вкусно и сытно поужинать. Иные были такими острыми, что от них, наверное, можно было поджигать костер. Соусы и подливы допустимо было безбоязненно брать в дорогу: плесень на них просто не выживала, а мухи и тараканы улепетывали, едва почуяв запах.
Но Крысолов в путь не собирался – наоборот недавно вернулся из очередного подмосковного похода, и следовало обдумать итоги, а вернее их отсутствие. Нет, конечно, что-то под Москвой происходило. Вот в деревушке Суково, от которой до Москвы рукой подать, крестьяне не выдержали напастей, и стали бороться с ними хоть как-то. Постановили, что все беды на них насланы нечистым. Потому самого умного в деревне, умеющего считать до ста объявили чернокнижником и убили.
К предмету поисков Крысолова это событие не относилось никаким боком, но наводило на мысли невеселые. Он ел, задумчиво перебирая ложкой кусочки овощей и мяса, и хозяин харчевни смотрел на гостя с тревогой: неужто недоволен? Ай, какое тогда будет горе.