Но грустные мысли, как то водится, были недолги. Скрипнула дверь, пропуская очередного гостя.
- Ба! Емеля!
- Крысолов, сукин ты кот! Не пришибли еще?
Обнялись, поцеловались по русскому обычаю.
- Эй, Петр, сирота казанская! – крикнул Зола. - Отправь-ка мальчонку за вином!
Петр ругнулся по-своему, по-басурмански, но заказ выполнил. У себя в харчевне он не пива ни вина не предлагал, но не возражал, когда приносили другие. А для особо почетных гостей мог заслать своего внука за чем-то покрепче.
Эти гости были дорогими. Порой забузившим посетителям достаточно было лишь сказать, что одну из его внучек крестил Крысолов, и знающие буяны тут же стихали и уже сами шикали на незнающих.
Сели за стол.
- Кюшать что бюдите? – спросил Петр.
- Закажи себе кавардак с телятиной, - посоветовал Крысолов. – Тут хоть знаешь, что мясо раньше мычало, а не Христа ради просило.
Принесли заказанное. Выпили, закусили.
У Крысолова по-прежнему ныл зуб, не хотел проходить в этой кромешной холодрыге. И чтоб как-то унять боль, Крысолов не глотал самогон сразу, а полоскал больное место.
- Давно в Москве? – спросил Зола.
- Недели две как приехал. А ты?
- Третий день. Так что ты, можно сказать, старожил. Что Андрюха?.. Не слыхал?..
- Думал то же у тебя спросить. Слышал, что он подался на Сечь, потом – в Польшу. Ты – проездом?..
- Проездом, но задержусь. А ты по делам?..
Крысолов кивнул. Что у него было дело, Зола не уточнял. А зачем? У Крысолова была работа только одного вида.
- А ты не задерживайся, - заметил Крысолов еще после одной чарки. – Я б на твоем месте петлял на родную сторонку, пока лед на реках крепок и проехать можно. Русь нынче не та.
Зола усмехнулся:
- Я заметил. Я видел.
- Да ничего ты не видел! Ты проехал по дороге, посмотрел с коня и думаешь, что понял. А я тут кружу уже не первый месяц, ухо к земле прикладываю. Говорят, что из-за голода народ оскотинился вкрай. Но это не так. Скотина в голод умирает с достоинством. Еще никто не слышал о телочке, которая бы с голода своего теленка пожрала. Человек стал куда хуже скотины. Русь ныне – это большая банка с пауками. И наш мир из-за голода уже станет другим: ведь самых добрых и благородных уже съели. Съели в самом прямом смысле. Буквально.
- Это ничего… Самые сильные выживут, самые умные и смелые. А доброта и благородство - нарастут
Крысолов горько покачал головой:
- Не смелость человечеству и человек позволяет выжить, нет. А лишь подлость. Ибо человек щедрый душою отдаст последнюю краюху сиротам и умрет смертью прекрасной, но бесполезной. Иное дело - подлец. Он и последний и кусок хлеба зажилит, и предпоследний. И потомство по себе оставит – не горюй.
- Подлецов задушат соплеменники.
- Только если они еще подлее. Ибо широкая душа склонна к прощению, зло же до последнего часа помнят только подлецы.
- А ты часто прощаешь?..
Крысолов задумался. Покачал головой, улыбнулся.
- Да меня что-то и не обижают…
- Выпьем?..
Возражений не последовало.
Вино разлили по чаркам, поднесли к закопченному потолку, Зола произнес самый краткий тост:
- Будем!
И они действительно – были…
[1] Москва знала несколько расположений Немецкой слободы, кое менялось после очередного разгрома. При Борисе и Петре Великом размещались они в одном месте, а именно на реке Кокуе, за стенами Скородума
[2] Или Болвановка, местность, примыкающая непосредственно к Таганским воротам Скородома.
Москвичка
Емельян снял два дома на разных улицах: негоже, ежели иноземная баронесса будет делить одну крышу с казаками. Но задние дворы снятых домов соприкасались, что было удобно в любом случае.
Варьке пять дней в неделю прислуживала нанятая на Кокуе итальянка, а казаки нашли стряпуху, которая готовила им обеды. Привычные к жизни в поле, донцы умели кашеварить и сами, порой даже вкусно, но, попав в город, обычно ленились и говорили, что это бабье дело.
Свою судьбу Варвара знала: не мешкая, но и без особой спешки ей предстояло выйти замуж за какого-то боярина или дьяка поважнее. Бояр ранее в жизни она не видела, но представляла их толстыми и хитрыми старичками. Идти за такого замуж не хотелось, но все это лучше, чем сдохнуть от голода на обочине дороги.
Выбор жениха был целиком за Золой, мнение Варьки если и учитывалось, то было исчезающее мало. Да и к Золе она чувствовала почтение, как к своему спасителю, и слова поперек ему сказать не могла.
И ей лишь оставалось предполагать, что ждет впереди: станет ли она жить как сыр в масле, кататься по Москве в расписных саночках, или отбудет в подмосковное имение, где проживет остаток жизни в золотой или позолоченной клетке. Раньше Красной горки[1] свадьбы можно было не опасаться, а там - прости-прощай, девичество...