- Зачем тебе Азов?..
- Да как зачем?.. Лиха беда – начало! Выйдем сперва в Азовское море, после – в Черное. Будем по нему плавать, торговать, глядишь – на Царьград пойдем.
- А что царь? Отказал, поди?..
- Нет, ну ты догада! Отказал. Говорит, мол, Москва к войне не готова, надобно державу отстроить изнутри, нельзя султана дразнить. Короче, прошение мое отложили в долгий ящик, похожий на гробик. Теперь если что не так на юге пойдет, все на меня спишут. Ослушался, де Мельник царева слова.
Крысолов про себя улыбнулся. Верно, сейчас Мельник как раз думал, что зря он к царю пошел. Думал, видать, споловинить расходы. Деньгу получить из казны, а отдать как свою…
- А против царя ничего не попишешь, - продолжал Мельник. – Можно, конечно было рассказать про христиан, которые стонут под туфлей у султана, про рабов православных. Но, Москва, она такая… Москва слезам не верит.
- Можно подумать, ты веришь. Верил бы – так не жил.
- Не верю. Но я, по крайней мере, делаю вид, что верю! Я рабов у турок выкупаю, церкви на Дону строю! Ай, давай выпьем!
Выпили, закусили: Крысолов – малехоньким соленым огурчиком, а Мельник – злостью.
- Да ну… - бухтел хозяин дальше. - Мир на самом деле принадлежит не царям, королям. Именно такие как я или Строганов будут решать, на какие страны идти войной, с кем заключать мир.
Но осекся, смекнув, что сболтнул не то что надо, пошел если не на попятную, то съюлил:
- Мы ведь с Годуновым чем-то похожи… Он из рода забытого, да и я тоже - поселянин Смутной волости, из села Обнищалово, у отца моего из живности таракан да жуколица, из имущества – крест и пуговица. С крестом его схоронили, а пуговица ко мне в наследство перешла. А стал я вишь как: Мельник над мельниками!
Открылась дверь, на пороге появился холоп, сломал шапку.
- Чего тебе? – спросил Мельник.
- У ворот мальчонка-оборванец. Говорит, имеет спешное донесение.
- Что за шут?.. Я не жду донесений. Хотя, зови, послушаем. А то скучно.
- А он не к вам…- боязливо ответил холоп.
- А к кому?
- Вон, к нему… - и сжатой в кулаке шапкой холоп показал на Крысолова.
-
Через пару минут Крысолов выводил из конюшни коня.
- Так, говоришь, это тот самый Бессон, что моего черномазого погубил?..
Крысолов кивнул.
- Тогда постой, я еду с тобой!
- Это может быть опасно.
- Зато нескучно. Поехали! Ты меня знаешь, обузой не буду! А хочешь, позову своих молодцов?..
- Не надо. Все равно едем в свинячий след… Собирайся, только быстро.
-
Здесь когда-то к Богу отошел человек – и уже не понять, что с ним сталось: не то умер смертию своей, не то кто-то убил.
Тело, верно, похоронить было некому, и какой-то проходящий мимо шутник поднял выбеленный дождями и ветрами череп и положил его на развилку дерева так, что пустые глазницы смотрели на дорогу.
Природа ответила своей шуткой: летом в черепе поселилось веселое семейство синиц – свило гнездо, растило птенцов, пела о прекрасностях жизни, а после тут же зимовала. Удивляло, что птиц, в отличие от людей, никто так и не тронул, не разорил гнездо. Но на зимний мир синицы смотрели зло и насторожено.
Дерево росло на перепутье, и две дороги обтекали его, а после круто расходились – одна в лесок, другая через поле да за речку.
- Нам направо, - Крысолов указал за реку.
- А много он убил? – спросил Мельник, устав, похоже молчать.
- Думаю, даже он не считал. Полагаю, сотни три.
- А ты?..
- А я – меньше. Семьдесят двух, или около того. Может, кто-то выжил, может кто от ран окочурился.
- А кто-то больше Бессона убивал?
- Может и убивал, но мне того не ведомо. Из известных мне разбойников лучший - Бессон.
- И даже лучше тебя?
- Я не разбойник.
- Ты понял, о чем я спросил.
- Когда мы встретимся – узнаем.
Подул ветер, швырнул с деревца снега в лицо, от холода привычно заныл зуб. говорить далее не хотелось, да и приехали почти.
За речушкой, в ложбинке притаился хуторок совершенно воровского образа: мимо такого нетрудно летом проехать в сорока саженях и не заметить его, если, конечно собака не сбрешет. В хуторе-то и было только что три домишки, а к ним – бедные, покосившиеся сарайки. Около одной избы боязливо толпился крестьянин с красным, обветренным лицом. До сего дня Крысолов полагал, что толпиться можно хотя бы десятком людей, в крайнем случае, пятерым. Но у этого получалось быть одним и казаться толпой: он переминался с ноги на ногу, ходил кругами и от стены к стене. Был он явно не в себе: то и дело задевал плетень, колодец. Казалось, еще немного и столкнется сам с собой.