И тут из-за облаков вынырнуло солнышко, бросило на зябнущую Москву последний уходящий лучик. Большего Крысолову и не надо было. Он тут же лезвием сабли бросил в глаза углежога солнечный зайчик, укрылся за ним, словно за щитом, поднырнул под свистящий бердыш. Взрезал горло ослепленному углежогу, крутнулся волчком к стрельцу. Ударил сверху - тот закрылся древком. Но всем известно - хорош бердыш в дальнем бою, а в свалке - толку мало. И пока стрелец закрывался сверху, в живот ему вошел нож...
Оставался лишь один углежог, и Крысолов опасался, что тот бросит оружие да рванет со всех ног. Но тот не побежал. Напротив, едва не рыдая, бросился на противника. Они дрались на зыбкой мостовой, и в лужах волнами ходила вода от их шагов и прыжков.
Конечно, у углежога не было никаких надежд. И Крысолов великодушно предложил:
- Брось оружие, я дам тебе уйти, если скажешь, где Бессона искать.
Углежог ответил чередой ударов, кои его соперник легко отбил. Крысолов давно бы закончил бой, но противник был нужен живым. Хотя, может быть, и не целиком. Достаточно той части тела, которая произносила звуки. И, изловчившись, полоснул по запястью, взрезал сухожилья, заставил выронить саблю.
Казалось, бой окончен. Казалось - углежогу, прижатому к забору не уйти. Но он все же сумел найти лазейку и скрыться, откуда его было уже не достать: на тот свет. Он бросился грудью на саблю Крысолова, насадил себя на нее, словно мясо на вертел.
Лишь ойкнул:
- Мама.
Кровь мешалась с угольной пылью: Красное на черном смотрелось особенно ярко.
С каждым ударом сердца кровь выплескивалась из раны, вытекала вместе с силой. И когда та опустилась ниже неизвестного предела, он рухнул лицом в московскую грязь, его тело перекрыло дорогу весеннему ручейку, но тот сразу стал вымывать себе новое русло.
Крысолов повернулся к хозяйке, растр кровь по усталому лицу, улыбнулся и спросил:
- Хозяйка, у тебя пила есть?
И тут хозяйка поняла, что все кончено и уже можно кричать, что она и сделала. Завопила громко и пронзительно так, что заложило уши...
-
- Сказывают, был в неметчине такой музыкант, который крыс изводил не как я, а пением и музыкой, - заканчивал рассказ Крысолов. - Пел такие песни, что из города выметались не только крысы, а вообще все кроме, разумеется, глухонемых... Вот и у нее голос навроде.
Казаки смеялись, утирая выступившую слезу.
- А все же чуть тебя не достали бессоновы ублюдки, - замечал кто-то.
- Старею, - соглашался Крысолов.
Но все понимали - старость тут ни причем. Если ты первый и лучший, это совсем не значит, что тебе не пустит кровь перепуганный подросток, которого просто не известили, что тебя надо бояться. Крысолову просто повезло. Он вообще везучий, потому и живой. А когда не везет - никакое умение не поможет, тут лучше сидеть и не высовываться.
- Выследили тебя, - говорил Зола, когда остальные уже устали смеяться, и пора было поговорить серьезно. - Выдал тебя кто-то.
- Нет, не мог никто выдать - некому. Никто не знал, где я живу. Просто нашли да выследили. Знали, что я иду по его следу.
- Поживешь у нас пока?
- Поживу...
-
На следующей неделе, в понедельник шумною гурьбою казаки Золы собрались и тронулись домой, на Дон. С ними отправилась и Матрена-стряпуха, сосватанная Золой.
Опустел дом, стал будто больше. Да что там: без казаков вся улица стала тише. Иное дело - Крысолов. Мог уйти в полночь так, что не чуяли его соседские собаки. Мог исчезнуть на неделю, а после - также внезапно появиться. Он стряпал себе сам, варил какие-то блюда почти без запаха, только на сухих дровах и лишь по легкому дрожанию воздуха над дымоходом Варька могла определить: хозяин дома.
Молчаливый Крысолов ее сначала пугал. То ли дело была ватага Золы: шумная гурьба, где каждый со своим норовом.
Но после Варька обвыклась, заметила, что с новым дядькой даже проще. С виду он суровый, но голоса никогда не повышает, слова лишнего не скажет, да и вообще не мешает Варваре жить. Но это совсем не значит, что он не видит что-то даже тайное.
Варька стала заходить к нему просто так, приносила ему вкусности, захваченные из царского дворца. Ответно он дарил ей какие-то мелочи, купленные или выменянные в Рядах у торговцев. Особенно Варьке нравились иноземные монеты со странными буковками-червячками. Их она складывала в плетеный из лыка туесок, и когда становилось скучно - перебирала.
Рядом с Крысоловом было покойно, словно появлялась еще одна невидимая, но прочная каменная стена. Он не учил Варвару как поступать, что и кому говорить, зато мог выслушать: когда безмолвно, когда - дав безвредный совет. Мог что-то рассказать и сам: скупой на слова, он рисовал словесную картину крупными мазками, уточнял две-три яркие детали, и Варька уже представляла картину как живую.