Известно, впрочем, что именно в тихом омуте черти водятся, но в такой теплый солнечный день казалось невероятным, что водяные покусятся на царского сына. А что касается русалок, то Варвара Феденьку им так просто не отдаст…
И, чуть пообвыкнув, Федор уже мечтал о большем:
- Я узнавал: по Черному морю турки ходят на галерах. Такие корабли устарели, и плавают безнаказанно лишь потому, что там у других держав нет своего флота. А если построить корабли по английскому или немецкому образцу – можно было бы выкинуть их из моря, и даже из Царьграда.
Солнце уже уходило за лес, и пора было править к берегу. Царевича звали остаться на ночь, но он и без того задержался, царь, поди, волнуется.
Отправились назад, в Москву: ехали с криками, гиканьем в свете смолоскипов[1]. И увидав царский поезд, полуночные путники на всяк случай уходили с дороги, прятались в чащобу звери. Надо всем этим загорались звезды, лодочкой плыл Месяц. И Варьке казалось, что она слышит как где-то там, высоко в небе лунный волк воет на Землю…
[1] Факелов
Приезд Бессона
Когда из тумана появился конь бледный и всадник на нем того же цвета, Мефодий, прозванный за неспокойный нрав Суетою, удивился, но не шибко. Посты вокруг лагеря были расставлены, но ведь опять спят, мерзавцы, пропустили конного!
Но разглядев всадника, Суета сменил мнение. Может, и спят, а может - и нет. Лучше бы конечно, чтоб не спали. Такой бы гость успокоил бы дремлющего часового навсегда. А что касательно гостя, то Суета его тоже бы пропустил беспрепятственно. То был Лука Кривозуб, хотя последнее время его чаще звали Бессонном. Суета его видел раз на воровской сходке, а если бы даже не видел, то узнал бы по приметному зубу - о нем сказывали много.
Утро было не ранним, но воры, колобродившие за полночь, только продирали глаза. Кликнули атамана и из шалаша навстречу гостю вышел Хлопко - человек просто медвежьего сложения прозванный за это Косолапом. Где-то на небесной кухне готовили материал на троих, но слепили одного, да добра в сердце положить забыли. Силищи Хлопок был неимоверной. Сказывали, будто он голыми руками мог разорвать человека. Никто этого не видал, но проверять как-то не торопились.
Хлопко изобразил радушие, хотя по глазам было видно - лжет. Но Бессону было не до дружеских чувств: не за ними он сюда приехал. Угощения гостю не предложили: кто его знает, что Лука попросит.
- С чем пожаловал, атаман?
Шайка Бессона сторонилась, и потому Лукьян с Хлопком разговаривал почти наедине. Лишь Суете не повезло - велели ему придержать лукьянова коня. Тот с виду был будто обыкновенным, но Суета старался все равно старался держаться от него подальше. Сказывали, будто конь Бессона загрыз трех людей. Врали, конечно, только все равно было боязно. Однако конь не доставил хлопот, стоял смирно, как изваяние.
- Как дела, атаман? - спросил Лука. - Все по дорогам грабишь, по селам?..
- Есть такое... - осторожно ответил Хлопко, не понимая, к чему ведет гость.
- Все также копейками перебиваешься с проходящих? Все по мелочам?..
Хлопко помялся. В присутствии Луки Хлопок робел, словно иной холоп рядом с хозяином и выглядел не атаманом, а полным придурком. Причем «полным» - в прямом так и переносном смысле. Но свое наблюдение Суета оставил при себе: в такие минуты лучше не двигаться и дышать через раз. Даже зевнуть он умудрился вовнутрь себя.
- А я так думаю, - продолжил Лука. - Хватит уже по лесам прятаться. Мы сейчас сила на Руси! Прошло время царей блаженных, кратких и кротких. Дальше действовать будем мы!
Это было бесполезно: Хлопко намеков не понимал. И Луке пришлось продолжить.
- По лесам сейчас казачит тысяч, наверное сто, а то и более. Из них тысяч тридцать или даже пятьдесят под Москвой. Вот я и подумал, а не ударить ли?
- Куда не ударить?..
- Да черт тебя дери! Где сокровища царские хранятся, где сам царь сидит?.. Воров я уже начал созывать. Ударим, возьмем столицу. В Москве сейчас власть Борискина, а будет - наша! Будем жить в теремах, дочерей боярских возьмем в жены, да не по одной.
- Многие полягут.
- Зато остальные - озолотятся. Да и мы мужиков столько порежем - сколько захотим. Да о тебе больше будут говорить, чем о Ермаке.
Воля ваша, но никакого удовольствия в убийствах Суета не ощущал. Убивал, конечно, кто же сейчас без этого, но лишь когда прижимало. Предпочитал бросить добытое, нежели поднять руку на человека. Потому что воровство, конечно грех. Но убийство - грех в сто крат страшнее. Получить отпущение греха за воровство нетрудно - сейчас на Руси все воруют. Иное дело - душегубство. И одно отмолить - все равно что отмыть черного кобеля до бела.