Их встречали: на месте уже был приказчик, с ним - пару плечистых амбалов. Те тут же стали сгружать мешки и таскать их в амбар.
- Вы нам зиму привезли, - улыбался приказчик, указывая на снежок, который сыпал с неба на мерзлую землю.
Сам он был покрыт словно снегом - мукой. Она вошла в его одежду, волосы, даже в кожу.
- Где Офенянин?.. Обещал, что встретит?.. Мы и гонца выслали.
- Раз обещал - то приедет. Задерживается. Вы же такое дело провернули- зерно привезли. Да ты, казак, можешь ехать - твое дело сделано.
- Нет, я должен его дождаться.
- Раз должен - тогда жди. На вот, глотни.
Мельник протянул Крысолову флягу. Тот глотнул, поперхнулся: крепка, зараза. По внутренностям разлилось не тепло. Водка, словно жидкий металл плавила внутренности.
- Как тут без нас было? - спросил обозный. - Что нового?
И здешний мельник стал рассказывать: ничего нового, ничего особенно. Голодаем.
Трехлетний голод продолжался, но уже был будто не так страшен. Народец к нему привык, стал более цепким. Детей почти не рождалось - на голодный желудок как-то не до любви. Зато смерть свою жатву с лихвой собирала. Кто послабей - уже издох, что где-то даже и хорошо: меньше народу надо прокормить с убогих урожаев.
Опасен был не только голод, но и безразличие, им вызванное. Иной крестьянин глядел на посевное зерно, сбереженное чудом, и гадал: а надо ли его сеять вовсе. Все одно будет как в прошлые года - не взойдет. В поле его разбросать - все одно, что в печи сжечь. Не то сгниет, не то посохнет, а может саранча сожрет или еще какая-то казнь египетская.
А в животе будто бы скребли кошки, и крестьянин бросал в рот горсть зерна, перетирал его зубами, глотал. Может быть, то чем он сейчас живет - самое лучшее время в его жизни и дальше будет только хуже.
Устав слушать сто раз уже сказанное, от нечего делать Крысолов обошел мельницу - будто было тихо. На тоненьком снегу уже легли первые следы. Но ничего особенного: зайка, да белочка. Вот еще галка проскакала...
Продувал ветер. От него Крысолов зашел в мельницу, осмотрелся. Там везде были разбросаны пустые мешки, а в углу их лежала целая куча.
Крысолов прилег на них, думая лишь расслабиться, смежить глаза. Но усталость и водка сделали свое дело, утянули его в глубокий сон.
-
Сниться ему будто та самая хата, в которой он лежал позапрошлой зимой. Только теперь там лето: свет бьет через бычий пузырь, натянутый на окне, да легкий ветер шевелит занавеску на двери.
И чудится Крысолову, будто он лежит на той же лавке, где и лежал. Но болезнь его больше не терзает - более того надо встать и идти... Он пытается подняться, открыть глаза... Но веки словно налиты свинцом, снова тянет упасть в постель.
Крысолов подымается, идет часто с закрытыми глазами. Но какая-то сила отбрасывает его назад, на лавку.
...Занавеска, сплетенная из камыша, повешена, верно, чтоб не пускать в дом мух, свое назначение выполняет с точностью до наоборот: мухи влетают, но назад выбраться не могут, остаются в комнате.
Мух становится все больше, они дурные, злые, августовские - назойливо жужжат, кусают, пытаются залететь в рот, в ноздри.
Крысолов пытается подняться, отмахиваясь от насекомых, те гибнут десятками, но все новые и новые мухи попадают в хату.
И вот уже не видно света, вся комната заполнена черной жужжащей массой. И он тонет в ней: уже не хватает воздуха, света... Он бредет туда, где видел последний раз луч солнца, где дверь. Он уверен, что если выберется - будет легче. Все пройдет.
Шаг, еще шаг. Эта хата, в которой-то и ноги не протянешь без того чтоб в стену упереться, кажется бесконечной. И вот руки в жужжащей полутьме нащупывает ткань занавеси. Рывок и...
-
Проснулся резко, словно вынырнул.
Поднялся на мешках, зевнул, утерся. Будто всего-ничего и проспал, но, кажется, отдохнул. Крутилось со скрипами колесо, шумела вода, о чем-то разговаривали во дворе: но далеко - не разобрать ни словечка. В соседнем амбаре загрохотали шаги амбалов. Гораздо ближе по балкам пробежал мышонок, махнул хвостиком, из-за чего сверху посыпался крохотный мукопад.
Еще раз зевнув Крысолов поднялся и побрел к выходу.
На пороге застыл: судя по солнцу, он спал лишь час, но во дворе мельницы все переменилось. Мельник лежал с разбитой головой - убили его вот только что, и снег еще таял на его теле. Два амбала все также таскали зерно - но теперь возвращали его назад, на телеги. Стояли возницы, согнанные к саням: их окружали вооруженные оборванцы. Еще двое казаков на лошадях объезжали двор. Один сжимал в руке окровавленную шашку, другой поплевывал семечки.
А ведь все могло кончиться раньше, - подумал Крысолов. - Его могли убить во сне, но не обшарили мельницу, потому что зимой на ней нечего делать. Его не выдали - не сказали, что он здесь. Полагали, значит, что он их спасет...