— Молодец, Вася. А слабость бывает? Головокружение?
— Не-а, — мотнул головой Вася. — Ну, если долго бегаю, пыхчу малость. Кстати, я хочу стать доктором — как вы!
— Что? — улыбнулся Иван Павлович.
— А что? Стану доктором, буду людей лечить. Правда папка пока не знает… — парень потупил взор.
— Уж он то не обрадуется такому!
— Это точно! Он хочет, чтобы я кузнечное дело продолжил. Мы сейчас неплохо живем. Но я решил — стану доктором. Я книги даже читаю всякие медицинские. Иван Павлович, вы поможете мне? Научите ремеслу?
— Вася, я бы с радостью, но мне некогда. Новая должность — дел по горло.
— Ну пожалуйста!
— Ладно, как выдастся минутка, чего-нибудь расскажу. Ты главное учить в школе хорошо. У вас вроде учитель теперь новый. Кстати, где он?
— В классе, — махнул Вася в сторону школы. — Книжки разбирает, уроки готовит. Сейчас как раз скоро должен начаться. А вот как раз и он!
Из школы, приметив доктора, вышел Рябинин. На шее по прежнему зеленый шарф, в руках — мел.
— Здравствуйте, Иван Палыч!
Доктор поздоровался.
— Как обустроились, Степан Григорьевич?
— Обустроился, с Божьей помощью. Школа, конечно, не хоромы — крыша течёт, дров маловато, но детишки приходят, учатся. Арифметику любят, особенно Вася, сын кузнеца, — головастый парнишка, — он потрепал паренька по макушке. — Пушкина им читаю, про Онегина вот первый урок провели, глаза горят. Только, — он вздохнул, — учебников не хватает, да и с керосином для ламп беда. Но ничего, крутимся, как велено.
— С керосином везде сейчас туго. А живете? Комнату дали?
— Живу при школе, комнатка есть, печка топится. Мужики с дровами помогли, бабы молоко носят — за уроки их детям. Зарное доброе, люди свои. Вот только, — он замялся, глядя на лужи, — скучно порою. Вечерами сижу, книжки читаю, а душа просит чего-то… живого.
Иван Палыч, прищурившись, спросил:
— Живого? Это как?
Рябинин оживился, глаза заблестели.
— Театр, Иван Палыч! В гимназии, бывало, ставили с учениками сценки — Гоголя, Островского. Детишки в восторге, да и я сам… душа поёт, когда на сцене. Думаю, кружок театральный при школе открыть. Детишек собрать, Васю того же, девчонок из Рябиновки. Декорации из досок сколотим, костюмы из старых платьев сошьём. Может, «Ревизора» поставим, или что попроще, для смеха. В Зарном-то, кроме трактира, развлечений нет, а людям радость нужна, особенно нынче, в смуту.
Доктор улыбнулся, кивнул.
— Дело хорошее, Степан Григорьевич. Театр — он душу лечит.
— Это вы верно сказали! В самую точку! Душу лечит! — голос Рябинина задрожал — было видно, что доктор задел самые сокровенные струны его сердца. — Театр — это… это… Жизнь!
Иван Павлович не ожидал, что его слова так растрогают учителя и даже смутился. Повисла неловкая пауза.
— А что это у вас за бумаги такие важные? — спросил Рябинин, кивая на ядовито-зеленую папку в руках у доктора.
— Да это мне в честь новой должности в управе всучили… постойте, а почему вы решили, что они важные?
— Так вон у вас бланк выглядывает, а на уголке у него красным карандашом на латыни написано — «Infectio mortifera», — Рябинин взглянул на доктора и все тем же учительским тоном добавил: — Если мне не изменяет память это можно перевести как «смертельная инфекция».
Глава 4
Гробовского спрятали в больнице, в изоляторе. Аглая подсуетилась, повесила новые занавески и даже принесла из дому герань в кадке. Иван Палыч тоже не ударил лицом в грязь — усмехнулся, да написал крупными буквами на листке бумаги:
Infectio mortifera!!!
(Смертельная инфекция!)
Входить строго запрещено!
— ту самую надпись, которую приметил Рябинин в его папке. Признаться, углубляться в эти документы Иван Павлович не сильно то и хотел. А то, что там было написано «смертельная инфекция» — это наверняка из разряда «у страха глаза велики». Сейчас главнее с Гробовским решить — ведь он на нелегальном практически положении.
Доктор хотел еще и череп с костями изобразить для пущей наглядности на двери, но посчитал что это все же излишне.
Все бы хорошо, но и Аглая с доктором, и сам Алексей Николаевич прекрасно понимали, что мера эта — временная, и вечно в Зарном не отсидишься.
— Да вечно и не надо! — как-то вечерком Иван Палыч заглянул в «изолятор» на чай… Сам же и пришел с чайником и калитками — кружки в палате имелись. — Знаешь, Алексей Николаич, сейчас такое время — все прямо на глазах меняется! Сегодня так, завтра этак! Преступность растет — в городах из дому вечером не выйти! Вон и указа уже о временной общественной полиции вышел… И о народной милиции — тоже! Без таких профессионалов, как ты — думаю, не обойдутся! Погоди, дай только время…