Сильвестр выругался, спрятался за ведра с углем. Только теперь он понял, что лучше молчать — на голос сразу же стреляют.
И опять грохнуло, на это раз целая очередь. Потом — тишина.
Доктор перепрыгнул через кучу мусора, споткнувшись о ржавую бочку, и свернул в узкий проход меж двух сараев. Там и затаился.
Тишина. Только ветер зашуршал рваной газетой, да где-то мяукнула кошка. Шаги Сильвестра затихли. Доктор, вытерев пот со лба, напряг слух. Ничего.
«Неужели отстал? Или затаился?» — подумал он, чувствуя, как дрожат пальцы.
Он осторожно выглянул из-за угла. Пусто. Возвращаться было опасно — Сильвестр мог поджидать. Но и сидеть тут до вечера тоже было бессмысленно? Рискнуть?
— Иван Палыч? Живой?
Гробовский!
— Алексей Николаевич, я тут! Живой! Осторожно, тут Сильвестр! У него оружие!
— Убежал уже, — ответил Гробовский. — Спугнули мы его.
Доктор вылез из укрытия, подошел к своему спутнику.
— Устинья все рассказала, — пояснил тот. — Я как услышал — сразу сюда. Понял твой маневр. Молодец, что на задворки его увел. На улице народу полно. Если бы пальба началась… У тебя кровь на плече!
— Пустяк, — отмахнулся доктор. — Поцарапало. Ульяна как?
— В порядке. Иван Павлович, ты сопроводи ее до Ключа, прям матери в руки и передай. А я пока людей вызову, надо с этой «галереей» разобраться и освободить остальных девчат.
Встреча матери и Устиньи была конечно эмоциональной, полной слез. Доктор оставил их, не стал лезть с расспросами, лишь шепнул женщине, чтобы дочку без пригляду больше не оставляла и направился в Зарное.
Усталость навалилась на плечи и хотелось как можно скорее улечься в кровать и выспаться.
Иван Палыч толкнул дверь своей комнаты. Тусклый свет керосиновой лампы осветил небогатое убранство. Кровать с продавленным матрасом, стол с чернильницей и бумагами, да стул — а больше ничего и не надо. К тому же комната была тесной, особо и не разгуляешься по мебели.
Доктор оглядел комнату. На первый взгляд всё было на месте: бумаги сложены, кровать застелена, занавеска на окне чуть колышется от сквозняка.
Но все же что-то было не так.
Мелочи выдавали чужое присутствие. Чернильница стояла не у края стола, как он привык, а ближе к центру, и перо лежало не в канавке, а рядом. Книга «Анатомия» Грея, которую он оставил открытой на странице с позвоночником, была закрыта, а закладка — старый рецепт — торчала криво.
Доктор нахмурился, подошёл к комоду. Ящик, где он хранил письма и записи, был чуть приоткрыт, хотя он всегда задвигал его до упора. А в углу, у кровати, валялась пуговица — не его, чужая, с медным блеском, какие носят на сюртуках городских щёголей.
Кто-то рылся в его вещах… Старались аккуратно, но…
Кто был? И что искали?
Иван Павлович поднял пуговицу, рассмотрел внимательно. Нужно было как можно скорее узнать кому она принадлежит.
— Громче! Громче, Зотов! Еще громче! Гриша, ты кашу ел сегодня? А чего еле губами шевелишь?
Гриша потупил взор.
Пыльные лучи солнца пробивались через щели в окнах, падая на стены ученического класса и импровизированную сцену — несколько досок, застеленных старыми занавесками. Дети, в самодельных костюмах из простыней и цветной бумаги, топтались, повторяя текст.
— Это же эмоциональная сцена! Больше звонкости голосу. Ну ты чего? — спросил Рябинин, подойдя ближе. — Стражник Бернард, которого ты играешь, он же ведь сильный. Ты стоишь на ветру, в ночи, у замка Эльсинор! Где твой голос? Стражник же не может быть слабым и мямлить слова.
— Я… стараюсь, Степан Григорьич…
Рябинин вздохнул, обвёл взглядом детей. Потом шагнул к центру сцены, раскинув руки.
— Дети, послушайте! — начал он. — Чтобы сыграть героя, надо стать героем. Не просто слова говорить, которые вы выучили, а жить ими! Гриша, ты когда на сцену выходишь, ты уже не просто мальчик из Зарного. Ты — Бернардо. Ты стражник, что разговаривает с призраком в ночи! Представь: холод, тьма, ветер. Да, ты боишься призрака. Но от этого говоришь еще громче — чтобы вспугнуть его. И чтобы себя таким образом приободрить. Вспомни, как ты зимой в лесу боялся волков. Вложи это в голос!
Гриша, теребя край простыни, кивнул. Анюта, хихикнув, шепнула Васе:
— Гришка и мышей боится, какие волки?
Вася поправил корону, фыркнул, но Рябинин, услышав, строго взглянул на них.
— Анюта, и ты, Василий! Вас это тоже касается. Офелия, Гамлет — вы должны жить своими ролями. Офелия любит и страдает, Гамлет мстит. Погрузитесь в эти роли! Представьте: вы не в школе, а в замке, где тени шепчут о предательстве. Закройте глаза, почувствуйте это!