Несомненно, Нежинская - необыкновенная женщина. Хотя и довольно своеобразная. Она ничего не рассказывала о себе, и он знал о ней очень мало.
Она не ходила в театры, редко бывала в кино. Мало читала. Не боялась пьяных и темных улиц. Принимала как должное комплименты и знаки внимания. Никогда ни на что не жаловалась и ни о чем не просила. Никогда не говорила: "Я люблю тебя".
Он шептал эти слова в маленькое нежное ушко в минуты близости, как-то она со стоном выдохнула в ответ: "И я... ", и в другой раз: "Я тоже..." И только.
Элефантов не считал вырванное в мгновенья страсти признание полностью добровольным, ему хотелось большего. Однажды, когда все кончилось, он спросил напрямую:
- Ты меня любишь?
И услышал:
- Мне хорошо с тобой.
Сдержанность Марии насторожила.
- Почему ты не говоришь, что любишь?
- Я так не могу...
"Что "не могу"? Не могу сказать неправду? Но она же спит со мной, а без любви, конечно, не стала бы этого делать... Или не могу выражать словами сокровенные чувства? Более вероятно, ведь Машенька - сложная натура..."
Мысли роились, как всполошенные птицы, но ответа - точного, ставящего все на свои места - не появлялось, и оттого Элефантов, любящий ясность и определенность, испытывал какой-то дискомфорт. Сомнения порождали тягостные размышления.
Сколько раз эта красивая женщина со внешностью школьницы обсуждала вопрос о своем отношении к любовнику? И со сколькими мужчинами?
Всегда стремящийся к полной информированности Элефантов с удивлением обнаружил, что лучше пребывать в неведении на этот счет, и если бы смог, то предпочел бы забыть о том, что знал. По молчаливому уговору они не упоминали имен Спирьки, Эдика, Астахова, как будто те не имели к Марии никакого отношения, но их тени время от времени омрачали настроение Элефантова. Когда он смотрел на белье Марии, изящное, невесомое, сразу же вспоминалось, что Спирька видел его тоже. И хотя воспоминание, вытесненное реальностью происходящего, мелькало глубоко-глубоко в подсознании, он ощущал острый укол ревности.
В объятиях Марии он забывал обо всем на свете. Но неприятное чувство никогда не исчезало совсем, проявляясь в самые неподходящие моменты.
Она говорила "спасибо" после каждой близости, и это расценивалось им как признак глубокой внутренней культуры и душевной тонкости. Но иногда мелькала болезненная мысль: какой предыдущий любовник научил ее этому?
Он ругал себя, обзывал ханжой, но отделаться от ранящих переживаний не мог. Ему казалось, что Мария холодна и не испытывает таких же чувств, как он. Изо всех сил он старался убедиться в том, - что ошибается.
- Ты вспоминала обо мне?
- Конечно, глупый...
И на сердце сразу становилось легко и спокойно.
"Время, на, все нужно время. Она привыкнет ко мне, убедится в моей искренности, в моих чувствах, поймет, что я совсем не тот, каким был три года назад. И тогда доверится мне полностью".
Но время шло, а спокойствие не приходило. Скорее наоборот.
- Ты знаешь, я собираюсь уехать. На север.
Они гуляли по длинному, рассекающему город надвое тенистому бульвару, и то, что она сказала, прозвучало совершенно ошеломляюще.
- ??!
- Наш родственник сейчас работает в Воркуте начальником шахты. Зовет к себе: заработки высокие плюс коэффициент...
- А как же диссертация? - более глупого вопроса задать было нельзя.
- Буду там заниматься. Да и уезжаю-то не на всю жизнь. Года через три вернусь...
Элефантов не мог поверить, что она говорит всерьез.
- Да Бог с тобой, Машенька! Какая Воркута? Ты посмотри на себя!
Мария была в кипенно-белом сафари (все белые вещи она стирала каждые три дня), превосходно оттеняющем загар, изящные босоножки на высоченной "шпильке" подчеркивали стройность тонких ног. Хрупкая, как былинка.
- Ты же европейская женщина, картинка из журнала! - Элефантов даже проглатывал слова от волнения. - Пальчики как спички, маникюр... Что тебе взбрело в голову? Да и зачем тебе эти деньги?
Мария выпятила нижнюю губу.
- Без денег ты не человек...
- То есть как? - Элефантов не поверил ушам. Это была "философия" деляг и коммерсантов, которых он откровенно презирал. - Выходит, Никифоров не человек?
У него самого тоже не было денег, но он привел как пример безденежья своего бывшего завлаба, непрактичность и житейская беспомощность которого вошли в поговорку у всех, кто его знал.
- Человек, конечно, человек, - голос у Марии был скучный, казалось, она жалеет, что сболтнула лишнее.
Интересно, где она набралась этой дури? Сама-то она так думать не может, это ясно...
- ...Но без денег не обойтись, - вслух размышляла она. - Нужна дубленка, а это как-никак восемьсот рэ. А то и больше. Где их взять?
- Может, купить пальто? - нерешительно посоветовал Элефантов, ощущая радость от сопричастности к делам и заботам любимой женщины.
- В нем мне будет холодно, - чуть капризно проговорила она, и Элефантов понял, что сморозил глупость. Стереотип мышления! Жена прекрасно обходится стареньким пальто, дубленка для нее - недостижимая мечта. Но Мария - совсем другое дело! Ей, худенькой и нежной, красивый тулупчик просто необходим!
И тут же он остро ощутил свою несостоятельность. Он всегда считал, что деньги - всего лишь бумажки, которые не определяют человеческого счастья. Но если бы сейчас случилось чудо и откуда-то появились эти проклятые восемьсот рублей, он был бы счастлив, что может порадовать Машеньку, защитить любимое существо от зимнего холода. Хотя дубленки в большом дефиците... Просто так не купишь, надо "доставать", а для этого знать ходы-выходы, иметь "контакты", связи с нужными людьми... Жизнь повернулась непривычной стороной, и Элефантов почувствовал незнакомое чувство беспомощности.
Неожиданно вспомнился забывшийся эпизод детства.
На открытой киноплощадке неподалеку от дома по субботам собирался "птичий рынок". Кроме голубей, канареек и попугайчиков, здесь продавали рыбок, черепах и прочую живность. Сергей любил разглядывать умильно-потешных котят и неуклюжих щенков, которых хозяева приносили в выстланных тряпицами корзинах, клеенчатых сумках или просто за пазухой, выкладывали на жесткие лавки и отчаянно нахваливали, привлекая внимание возможных покупателей.