А в последние годы работы в театре он все чаще поражал всех тем, что обнаруживал новые и новые краски в выражении именно трагического в своих ролях. Подтверждением тому может служить его генерал медицинской службы Бурцев в спектакле "Пока бьется сердце" Д. Храбровицкого.
Сначала на зрителей обрушивался неистощимый поток юмора, вызывая у них смех и завоевывая все больше и больше симпатий к герою Меркурьева. Но постепенно начинала звучать драматическая нотка: оказалось, что он тяжело болен. Как тонко, с каким удивительным тактом и накалом драматизма артист проводил последнюю сцену! Бурцев - Меркурьев как бы извинялся перед окружающими, перед товарищами по работе и друзьями, что вынужден побеспокоить их своей болезнью, что приковывает к себе столько внимания, заставляет волноваться за свою судьбу. Интересна сцена перед смертью героя. Здесь уже другого рода оптимизм, совсем не тот, что был в начале спектакля. Бурцев прощается с дорогими ему людьми. Он не хочет, чтобы они видели его мучения, не хочет чувствовать к себе сострадания, а тем более жалости. Вот откуда его веселость. От этого драматизм сцены становился еще сильнее, еще глубже.
Уметь рассмешить зал, затем сделать паузу, заставить его задуматься, а иногда и заплакать - какое это счастье! Василий Васильевич Меркурьев обладал этим арсеналом в полной мере.
Редкая удача выпала тем, кто был партнером Меркурьева - ведь каждую минуту пребывания на сцене он творил. Чувство товарищества, умение импровизировать, искать неординарные решения делали его труд по-настоящему увлекательной, творческой, радостной работой, приносящей удовольствие и тем, кто был занят в спектакле, и, конечно же, зрителям, становившимся свидетелями рождения подлинного искусства.
ЭПИЛОГ
Все улыбаются, когда вспоминают Меркурьева. Все вспоминают его доброту, его юмор. А я смею утверждать, что юмор - далеко не главное его качество. Он иногда только чуть-чуть раскрывал створки и выпускал "бациллу" юмора. И этого хватало на всех. А в основном был он задумчивым и молчаливым, страдающим и вздыхающим. Он был одиноким. Не потому одиноким, что около него никого не было,- как раз людей около него было в избытке! А потому одиноким, что не мог никто охватить взглядом эту громадину, эту личность, а уж тем более - встать с ним рядом и это его одиночество разделить.
Как сложно писать о минутах его откровения - все эти отрывки из контекста не смогут быть поняты: "мысль изреченная есть ложь..." Ну как рассказать о таком моменте? Незадолго до смерти, осенью 1977, когда отец лежал в больнице, ему принесли журнал "Амери ка", в котором было опубликовано интервью с великим пианистом Артуром Рубинштейном. И вот, прихожу в больницу (а я только на сутки приехал в Ленинград), и отец сразу же говорит: "Я тебе сейчас почитаю..." Он надел очки, начал читать, но, когда он читал о том, что Рубинштейн не может простить себе, что он живет хорошо, а где-то умирают дети, что ему больно от того, что не сыграл Шестую сонату Прокофьева, слезы душили отца. Он помолчал и тихо промолвил: "А скольким бы людям я еще мог помочь..."
Прежде чем рассказать о том, как отец умирал (а смерть - едва ли не самый высокий акт человеческого бытия), я должен сказать, что в последние (самые последние) годы его работы в театре он, наконец, ощутил понимание. Как я уже писал, еще в 1963 году, когда Игорь Горбачев был просто хорошим актером Александринки, он сказал Меркурьеву: "Василий Васильевич, вам надо сыграть кедринского Рембрандта!" Но какой же длинный путь вел к этой роли! Меркурьев тогда же прочитал пьесу, говорил о постановке с Варпаховским, просил Вивьена. Но Вивьен остался глух к этому душевному крику своего великого ученика - "не видел" он Меркурьева в героических и трагических ролях. И только через 15 лет мечта Горбачева и Меркурьева почти что осуществилась. Почти что...
Судьба пощадила Меркурьева, - не дала умереть немощным. Он ушел в небытие практически прямо со сцены, под шквал оваций. Умирал Меркурьев грандиозно. Да, именно так. В отделении реанимации он лежал на высокой кровати, смотрел в потолок, и было видно, как лихорадочно он размышляет. О чем? Ведь он превосходно понимал, что умирает. Сознание его путалось - азот все активнее проникал в кровь, уремия наступала неумолимо. И вот в этом спутанном сознании он повторял:
- Позвони в театр (безошибочно называл номер телефона), узнай, почему Мольер идет третьим спектаклем и что там будет играть Катя.
Судьба младшей дочери его волновала бесконечно! За нас с Анной он был спокоен.
- Пойди в институт - там есть приказ, чтобы маме без меня дали русскую мастерскую...
И судьба мамы - его обожаемой жены Иришечки - волновала, ибо именно этот фронт был самым напряженным в многолетней борьбе.
А однажды поманил меня взглядом к себе поближе и тихо прошептал:
- Я хочу, чтобы ты жил долго.
Когда удивительный врач-реаниматолог Владимир Иванович Бессонов решился на риск и ввел Меркурьеву максимальное количество очень эффективного препарата - лазикса, вдруг появилась надежда, что отец вытянет! Он зажил, голос стал огромный, мысли, хотя и путаные,- но активные.
- Ириша! Какой я сегодня спектакль видел! Это потрясающе! - громыхал он на кровати (а в жизни он не был "громыхающим").- Надо собрать народ и обсудить!
И далее:
- Где моя Ириша? Я ее обожаю, это потрясающая женщина!
И подходила к нему седенькая, почти слепая старушка-жена, Ирина Мейерхольд, которая была младше его на год, но давно уже выглядела, как его мать. Он же так и не сделался стариком. И даже в самые последние часы, когда сознание совсем покидало его, он особо реагировал на окружающее - с юмором и добротой. Медицинские сестры, думая, что Меркурьев находится в глубокой коме, разговаривали излишне громко. И вдруг услышали, как больной проворчал фразу из старого анекдота:
- Тише, б..., полиция.
За два часа до конца к нему в палату пришел Игорь Горбачев. Он наклонился над ухом Меркурьева и сказал:
- Василий Васильевич! Третий звонок - ваш выход, Артист!
У отца приподнялись брови...
Сердце его остановилось в 13 часов 12 мая 1978 года.
Утром этого дня, когда я собирался в больницу, мне позвонил мой друг Александр Сергеевич Пономарев - руководитель московского детского хора "Весна". Он с хором приехал в Ленинград, и на 13 мая был назначен концерт в Большом зале Ленинградской филармонии. В этот же день из Москвы приехала съемочная группа кинофильма "Беспокойные люди" ("Супруги Орловы") во главе с Марком Семеновичем Донским - на 16 мая была назначена премьера фильма в Ленинградском доме кино (я там играл одну из центральных ролей). Вечером 13 мая в Большом зале филармонии притушили люстры, и А. С. Пономарев сказал: "Должен сообщить вам скорбную весть. Умер великий артист, всеми любимый человек, ленинградец, Василий Васильевич Меркурьев". В зале прозвучал единодушный вздох: "Ах!" Пономарев посвятил памяти Меркурьева исполнение "Магнифи ката" Монтеверди.
14 и 15 мая прошли в хлопотах, суете. Но находилось время, чтобы съездить к маме в больницу. Около нее все время были люди: тетя Галя, из Москвы примчалась референт Института глазных болезней Тамара Куделина (за год до этого маме профессор Краснов делал в своем институте операцию на глазах - там родители и подружились со всеми сотрудниками клиники). Не отходили от мамы Нина Васильевна Мамаева, Тамара Колесникова, Светлана Шейченко, прилетел из Омска и сразу примчался в больницу Женя Массалыга. Врачи категорически отказали маме в выписке или хотя бы в присутствии на похоронах. Многое помню, как в тумане. Но ярко помнится, как 14 мая я полдня провел с хором "Весна". Когда мы обедали в каком-то кафе, Пономарев попросил, чтобы именно я от имени хора сделал запись в книге благодарностей сотрудникам этого кафе. Помню, как ко мне подошла там то ли администратор, то ли буфетчица и сказала: