Он еще старательнее записывать начал, но не сдержался:
— Потому, Кусачкин, записываю, что приказал мне начальник СУ, а ему приказал начальник главка. Не то я бы тебя, ябеду проклятую, так расчихвостил… Ах, простите, Алексей Васильевич, не то сказал. Какие еще будут от вас замечания?
— Больше замечаний не будет. Время, — говорю, — обеденное подошло. Может, в «Залив» зайдем, пообедаем? Вы меня вроде в прошлый раз приглашали туда.
У Круглова лицо потемнело, но сдержался.
— Нет, уж извините, Лексей (это он, чтобы позлить, так мое имя выговаривал) Васильевич, с начальством не обедаем. Куда нам, грешным.
Маргарита, видно, не прочь была в «Залив» пойти, но Круглов ее за руку схватил.
— И Маргарита не пойдет с вами.
Вот так, уважаемый, получилось. Нехорошо! Обидел я Круглова, пожаловался на него. Бывалые прорабы этого не любят. Ты его, прораба, ругай сколько хочешь, но напрямую. А если к начальству побежал — все! Больше ты ему не товарищ.
Поехал в трест № 23.
Глава вторая.
Нина Кругликова
Боже мой, как мчится время! Вчера меня назвали «бывалым прорабом»… Бывалым?! Ведь, кажется, совсем недавно с направлением из института, принарядившись, я пришла на стройку. Как ясно видится эта встреча! Он сидел за столом прорабской, что-то писал. Когда узнал, что я назначаюсь мастером, с недоумением посмотрел на меня. Серо-желтое худое лицо, тонкие губы, которые он еще больше сжал, резкие печальные морщины у рта. Старик, сущий старик! Но вот мы встретились взглядом… Никогда в жизни я не видела таких глаз — в глубине их искры. В этот момент лицо его показалось совсем молодым.
Потом он отвел глаза. В течение получаса делал все, чтобы отбиться от меня. Повел в котлован, куда я с трудом спустилась по крутому откосу (сломала каблук!), на высоту — на перекрытие четырнадцатого этажа, страшно было с непривычки (тут ветер унес мою шляпку!), в низкий подвал, где идти нужно согнувшись (испачкала известью новый костюм).
Когда мы вернулись в прорабскую, он молча вернул мне направление и принялся что-то писать, словно считал разговор исчерпанным.
Но я была готова. Меня еще в тресте предупредили, что старший прораб Петр Иванович Самотаскин — «зубр», «кремень» и что-то еще в этом роде… не помню. Мне это даже понравилось. Все наши выпускники боялись стройки, как черт ладана. На комиссии по распределению специалистов я первая попросилась на стройку.
«Там знаешь что?!» — пугали меня. «Что?» — «Там грязь, пыль! Летом — жара, зимой — жестяный холод, а осенью — дожди, грязь непролазная». — «Ну и что?» — «Как что! — удивлялись мои друзья. — Как что! Там народ знаешь какой!» — «Какой?» — «Трудный, грубый!» — «Ну и что? — возражала я, чтобы позлить друзей. — Надоело мне пять с половиной лет в институте быть словно под стеклянным колпаком. А теперь на проектную работу? Снова постукивать карандашиком?» — «Ах вот как, карандашиком! Ну, иди-иди, когда поймешь, будет поздно. Три годика, милая, придется отрабатывать».
И вот когда в тресте заговорили о трудном прорабе, мне показалось, что снова пугают меня. «Что оно такое, — думала я, — «зубр», «кремень»? Уверена, что на поверку прораб окажется таким, как все». Я попросилась к нему.
Чтобы сразу произвести впечатление, принарядилась. В этой сумрачной, серой прорабской я, наверное, казалась какой-то заморской птицей, случайно залетевшей сюда. Возможно, он и обратил внимание на мой наряд, но яркая одежда только заставила его отбиваться с удвоенной энергией.
Я снова положила перед ним направление и спросила, в какую смену мне выходить на монтаж. Наверное, очень удивила его. Но он виду не подал. Помолчав минуту, не поднимая головы, сказал, что свободной должности мастера на стройке нет. Есть должность хоздесятника. И хотя из его разъяснений я поняла, что хоздесятник — это, по сути, кладовщик, к его удивлению, согласилась.
Чтобы как-то объяснить, почему я так настойчива, придумала мифического «Олега Лазаревича», который якобы в институте рекомендовал его, как лучшего прораба. Он хмуро выслушал мои комплименты и сделал еще одну попытку избавиться от меня, напомнив, что после института полагается месячный отпуск. Поняв, что это его последний козырь, я уже чуть насмешливо сказала, что мечтаю наконец работать. Свой отпуск не буду использовать.
Прораб молчал так долго, что я уже начала беспокоиться, может, у него припасены еще какие-нибудь козыри. Потом он коротко сказал: