Он спускается в метро, у Белорусского вокзала выходит. Здесь его уже давно ждет еще один знакомый — рыжий дом с затейливыми башенками. Сергей Сергеевич подходит ближе… Стоит себе дом, и вряд ли кто сейчас знает, что по проекту он был выше. Как-то вечером на стройку ни жив ни мертв примчался архитектор, потребовал чертежи и на фасадах, разрезах стал зачеркивать четыре этажа. «Вы что? — возмутился Сергей Сергеевич, уже главный инженер СУ, — нам ведь железобетон завозят на все этажи…» Куда он потом ни обращался, не помогло, даже не слушали. Высокий дом, мол, стал бы давить на Белорусский вокзал.
Уже пятьдесят лет строит Сергей Сергеевич город, много домов, улиц возвел, но ближе, милее всех улица Горького, старая Тверская. Здесь выпускник института Сережа подводил под дома стальные балки, сваривал их, отрезал трубы водопровода, канализации, ставил резиновые шланги, отрезал телефонные провода, электропровода, делал временные подключения и потом с помощью лебедок тащил тысячетонные дома на новое место. Жильцы зачастую не знали, что их дом движется. Часть ветхих домов на правой стороне улицы сносили, строили новые… Можно, конечно, любоваться Ленинским проспектом, зеленым и широким, Ленинградским, проспектом Калинина, который люди окрестили «Новым Арбатом», — они построены заново. Но краше, роднее улицы Горького нет.
Он идет медленно, не хочется в главк. Со злорадством думает о том, как Синицын, его дотошный помощник, мечется по главку, не зная, что и думать. Сегодня ему исполнилось семьдесят лет. Худой старикан с почты еще со вчерашнего дня носит и носит телеграммы: черные — обычные, на художественных бланках с надоевшей сиренью, красные — правительственные. С раннего утра непрерывно звонил телефон — поздравляли самые разные люди: управляющие, секретарь горкома, плотник Никонов, которого он не помнил. Тот все удивлялся, как это Сергей Сергеевич забыл корпус «Б». Звонили из редакций газет, с заводов, из институтов, друзья, конечно.
Вроде все хорошо: и телеграммы, и звонки, и улица Горького, по которой он медленно-медленно идет (Синицын-то, уважаемый, совсем, наверное, изнемог!). Почему же подспудно сердце что-то тихонько скребет и скребет? Он начинает вспоминать… Нет, все в порядке. А осадок неприятный, вроде он поступил неправильно, обидел… Ах да — Самотаскин! Когда тот вчера вошел в его кабинет, он обратил внимание, как сильно осунулся Самотаскин, похудел. Захотелось смягчить предстоящий разговор, и он прежде всего отметил, что главк доволен работой Самотаскина. Тот промолчал. Это сразу Сергею Сергеевичу не понравилось. («Тебя хвалят, поблагодари!») Далее он, уже прямо, сказал, что главк не собирается ссориться с райсоветом, где работает трест. Поэтому Самотаскин переводится в другой трест, № 8, тоже управляющим.
Когда Самотаскин, повторив свои мотивы, отказался от предложения, он позволил себе резкость: «Капризничать ни к чему. Пойдете тогда в стройуправление». — «Хорошо». Особенно неприятно то, что Самотаскин проявил выдержку, вел себя спокойно и достойно.
Вот уже памятник князю Долгорукому. Сергей Сергеевич отметил, что и памятник он возводил. Но это уже не доставило удовольствия. Самотаскин был прав: мотивы отказа говорят в его пользу, и, уж во всяком случае, он не заслужил резкостей. Сергею Сергеевичу захотелось снова поговорить с Самотаскиным. Но когда у дверей главка Синицын на ходу доложил ему о целой куче совершенно неотложных дел, он забыл о Самотаскине.
Глава четвертая.
Корпус № 14
Так вот получилось, что по ряду причин, к вечеру этого жаркого дня, столь обильного на происшествия, в корпусе № 14 встретилось много людей.