— Дайте, пожалуйста, руку, я вам сделаю прививку.
— Против чего?
— Против туляремии и бруцеллеза.
— Вы уверены, что мне не делали прививок?
— Уверена. Я помню всех, кому мы делали.
Женя с трудом, но все еще сохраняла наступательный тон. Когда работаешь на прививках, нужна решительность, прежде всего.
— Неужто вы всех помните?— продолжал молодой человек, слегка усмехаясь.
— Вас я вижу впервые, это уж точно. А вообще, что вы торгуетесь, как на базаре? Это же комариный укус, господи!— сказала Женя тоном Ирины Михайловны, сама того не желая.
— Действительно. Какую вам руку?
— Обе. Бруцеллез на правую, туляремию на левую.
Он вытянул руки, сжал пальцы в кулак, с удовольствием, как показалось Жене, напряг мускулы. Протирая спиртом его смуглую кожу, она почувствовала, что краснеет. Он не поморщился, не застонал в шутку и не заайкал, как это делают многие, молча подождал, пока Женя сделает насечки с вакциной.
— Всё?
— Всё. Если почувствуете температуру, обязательно зайдите в больницу.
Она уже уверилась, что перед ней не шофер, а скорее какой-нибудь заезжий инженер или геолог, на целине ведь помимо всего прочего богатейшие недра. Пожалуй, она слишком грубо обошлась с ним.
— Вы, наверное, начальство возите?— спросила она, осторожно. С шоферами она обходилась на ты, здесь так принято.
— Что вы, такая ответственность!— улыбнулся молодой человек.— Самого себя едва научился возить.
Подошла Ирина Михайловна скользящей походкой, чтобы не поранить ноги о стерню.
— Здравствуйте, товарищ Николаев.
Она поздоровалась подчеркнуто уважительно, и у Жени любопытство дополнилось чувством неловкости. Николаев весело проговорил:
— Вон это кто разбойничает на большой дороге, свои, оказывается! А я уже испугался, решил, что попал в лапы чужих эскулапов, из другого района.
– Нечего пугаться,— задорно продолжала Ирина Михайловна.— Вы крепкий мужик, товарищ Николаев, на вас пахать можно.
–– Можно, конечно, можно,— согласился он.— А при плохой организации дела так даже нужно. Делаете прививки, важно и нужно, а регистрации никакой.
Женю заело — ишь, какой переход он себе позволил.
— Мы лучше потратим время на борьбу с болезнями, чем тратить его на канцелярщину, на всякую бумажную волокиту, Целина, к вашему сведению, это еще и новые человеческие взаимоотношения, без формализма, бюрократизма и всяких таких затей.
— Что ж, верно,— согласился Николаев.
— Рассказали бы нам, какие новости в районе,— попросила Ирина Михайловна, намереваясь сменить тему.
— Приехала на уборку молодежь из Болгарии. На нас сейчас весь мир смотрит: быть целине или не быть? Есть и медицинские новости. В поселок доставили подарок Вильгельма Пика — передвижную зубоврачебную амбулаторию. В вагоне две комнаты, на прицепе своя электростанция. Отопление, освещение, рентген, радио. Очень уютно, очень удобно.
— Очень!— согласилась Ирина Михайловна.— А пока мы пешком целину меряем, голосуем, кто подбросит.
Машина вздрагивала, пофыркивала, как нерасседланный конь.
— Садитесь, подвезу.— Николаев теперь обращался только к Ирине Михайловне. На Женю он глянул мельком, будто они и не разговаривали раньше.
«Вредный,— подумала девушка.— Мстительный».
Медички уселись, и газик зарокотал, задрожал, будто собрался подняться на дыбы, наконец, тронулся, понесся. Под колесами закипела пыль.
–– Привила, значит,— успела шепнуть Ирина Михайловна.— Это же Николаев, секретарь райкома.
— Ух, как страшно!— Женя даже зажмурилась. Она гордилась своей удалью.
Узкая лента дороги разрезала волнистую желтизну поля, уходящего вдаль, на край земли, к самому небу. Вдали стояли низкие белые облака, ровно отчеркнутые снизу и извилисто клубящиеся поверху. Ни косогора тебе, ни леска, только ровное пшеничное море вокруг.
Над головой пролетела стая диких уток, одинаково длинношеих, будто насаженных на вертела. Тянуло свежим ветром утра, влажным запахом трав и озерной воды.
Жене показалось, Николаев молчит умышленно, высокомерно, и она неожиданно спросила:
— Товарищ секретарь райкома, а как вы реагировали на заметку «Жили-были» в нашей газете?
Он полуобернулся, держа руки на баранке. Машину то и дело встряхивало на колдобинах.
— Про бытовые неурядицы? Хлестко написано, сердито и, в общем, справедливо. Приезжему журналисту наши недостатки виднее.
Женя подмигнула Ирине Михайловне.
— Плохо вы знаете свой актив, товарищ Николаев,— заметила Ирина.— Фельетон написала Женя Измайлова, медсестра, которая вам сделала прививку.
— Вот как! И медицинская сестра, и журналист — хорошее сочетание.— Николаев даже притормозил в честь такой новости. Проехали колдобину, и он снова дал газу— Вы, что же, только с критикой намерены выступать?
— Лекарство горькое, но оно излечивает,— назидательно отозвалась Женя.
— Всякое лекарство есть яд, если не соблюсти дозу,— в тон ей сказал Николаев.— Поверьте, я не знал, что это вы написали. Хорошо, с задором. У нашей районки совсем небольшой актив селькоров. Написали бы вы о нашем передовике, к примеру, о Хлынове. Замечательный парень, поверьте! Комбайнер, тракторист, шофер, мастер на все руки. Вроде вас, Женя Измайлова.
— Нет, селькором я не смогу. В больнице много работы и вообще... А «Жили-были» написала, потому что разозлилась.
— Фельетон вы написали со злости, а о Хлынове можете написать по доброй воле,— продолжал Николаев ненавязчиво, как бы, между прочим.— Да и не обязательно о нем, можно написать о ком угодно, важно другое, то, что вы можете писать, а такое умение не всем дано. Я, к примеру, не могу... А ведь приятно, когда напечатают, верно?
Женя молча кивнула. Наверное, было бы сейчас спокойнее, если бы они ехали вдвоем в машине и ничего друг о друге не знали...
Медленно проходили комбайны, скрывались за увалом, затихали. Давно сошла роса, сухое жнивье лоснилось, маслянисто блестело. Сновали автомашины, как зеленые жуки на золотом фоне. Жене думалось, вся земля теперь желто-рыжая и не найдешь на ней уголка другого какого-нибудь цвета. Невиданный урожай. Она вспомнила слова Леонида Петровича: «Не урожай, а стихийное бедствие».
Николаев вел машину, терпеливо прижимая ее к обочине. Местами приходилось выруливать на стерню, уступая дорогу встречным машинам с зерном. Временами газик останавливался, пережидая встречный поток, однако Николаев не сердился, не возмущался. Казалось, он готов уступить не только дорогу, но и свою машину и пойти пешком в сторонке, лишь бы не мешать рейду грузовиков с тяжелыми кузовами, налитыми пшеницей.
Радость, которую испытывал Николаев при первых вестях о хорошем урожае, давно сменилась чувством озабоченности — а как с этим урожаем справиться?
Стерня вызывала в нем удовлетворение, а нескошенный массив — беспокойство. Николаеву казалось, массив не уменьшается, а становится все больше с каждым днем. Темпы уборки отставали от сроков.
Потянулись поля зерносовхоза «Изобильный».
— Стоят, стоят хлеба, чёрт тебя возьми, Митрофан Семеныч!— пробормотал Николаев.
Он имел в виду директора «Изобильного» Митрофана Семеновича Ткача. Знатный хлебороб оказался нынче не на высоте положения. Впервые по всему району решено было проводить уборку раздельно и начать ее па две недели раньше обычных сроков, когда колос войдет в стадию восковой спелости. Ткач от раздельной сразу же отказался, почти демонстративно, но после того, как райком вынес ему порицание, пошел на уступку и пустил, скорее для видимости, три самоходных жатки. Трудный он человек, Ткач, упрямый, своенравный, всегда своего добьется.
Первой в районе пошла жатка Хлынова. В то утро Николаев вместе с секретарем районной газеты, шустрым девятнадцатилетним комсомольцем по фамилии Удалой, отправился к Хлынову на загонку. Они вместе начали первые прокосы. Николаев любил технику, старался познать ее, разобраться в меру своих сил и сейчас с интересом следил за действиями толкового механизатора. Не обращая внимания ни па секретаря райкома, ни на газетчика, Хлынов бегал вокруг жатки, подавал команды трактористу, мерил вершками расстояние от валков до колеса, что-то соображал, прикидывал. Вслед за ним поспешал Удалой с болтающимся на груди фотоаппаратом. На другой день по району был разослан специальный бюллетень под заголовком «Не сиди бездельно — убирай раздельно».