По выходу из бухты оба парохода разом прокричали осипшими гудками. Капитан парохода «Защитникъ», плача на мостике, отмигал на берег морзянкой. Только одно слово было в этих приглушенных грязно–желтых вспышках: «Спасибо». Снежный заряд, ударив от моря, загасил своей серой лохматостью это слово и стер силуэты кораблей.
Высадка на побережье закончилась.
И скоро колонна молча зашагала по прибрежной гальке к дороге, что вела в тайгу. Впереди были снега и горы Джугджура, комариные туманы болот, ледяные воды переправ – горизонты Якутии. А за этими горизонтами будут позиционные бои, ярость штыковых атак, пулеметный лай, тихая ненависть засад. Кровь и пот. Победа и поражение.
Свист ветра, хруст береговой гальки под сапогами, позвякивание котелков о металл винтовок, серое шевеление частокола штыков.
Дружина начала свой путь в бессмертие…
Снегопад
Как-то очень давно, один старый человек сказал, что счастлив тот, кто может слышать ветер из прошлого…
Трудно что-либо говорить о счастье, но мне кажется, что иногда я слышу этот ветер.
Он несет мне из бездны прошедших лет звуки-воспоминания, которые с волнением встречает моё сердце – звуки, родившиеся в моем детстве, моей юности…
Они легко узнаваемы, незатейливы и просты, но для меня бесценны.
Как искры – на короткие мгновения, эти звуки освещают самые дальние уголки моей памяти.
Шум реки, в которой моя мама полощет бельё, стоя на маленьком мостике.
Лёгкое, почти беззвучное, колыхание занавески открытого окна свежим летним утром – счастье первых дней каникул.
Скрип открываемой, пришедшим с работы отцом, калитки.
Милая картавость моего имени из уст славной девочки – первой любви.
Быстрый топот босых пяточек младшей сестрёнки по залитому солнечным светом, чистому полу нашего дома.
Шелест разогреваемого на сковороде масла для утренних воскресных блинов.
Ворчание нашего одноухого рыжего пса в будке, что стояла в углу двора.
Лучики солнца на стенах моей комнаты по утрам – я их тоже слышу…
Звуки затихают под тяжестью снегопада времени.
Колючие снежинки лет безжалостны.
Проходят года и звуки, такие дорогие моему сердцу, постепенно затихают.
Их уже почти не слышно.
И они никогда больше не повторятся.
Какое странное это слово: «никогда»…
Океан
«…А потом, если долго бродить по пространствам моей души, то можно увидеть и пыльные, затянутые паутиной тупики, и широкие магистрали, и овраги, заполненные грязью, и чистые лесные опушки, и омерзительно-грязные лужи, и прозрачные ручьи. Много там всякого, страшного и смешного, возвышенного и низменного…
Но в одном из далёких закоулков моей души, до которого ещё никто не добирался, есть маленькая дверца. Она совсем неприметная, её можно не заметить и пройти мимо, если бы не сидящий перед нею на страже, огромный, бешеный волк. Никто из чужих не может туда войти. Но тебя страж не тронет, а только тихо отойдёт в сторону, покорно опустив свирепую морду.
И когда ты войдёшь в эту дверцу, то на несколько мгновений ослепнешь от сияющего света, и у тебя до слёз перехватит дыхание от кристально-чистого, напоённого небесной синевой воздуха. Но когда твои глаза привыкнут к свету, ты увидишь огромный, разлитый до горизонта океан, ласково гладящий волною чистейший, солнечного цвета берег, на котором нет ни единого следа.
И твои ноги погрузятся в бархатное тепло берега, и ты пойдёшь по нему, оставляя маленькие следы, к океану.
Океан отступит, давая тебе проход, а потом прильнёт к твоим ногам, и будет их омывать волнами нежности, тихо целуя.
Этот океан – моя любовь к тебе…»
Август
«Скоро август…»
Он написал это и усмехнулся: – Какое, к черту, «скоро»! Октябрь на дворе!
Строки письма в Охотск никак не складывались в желаемое: то времени не было вечерами, то не было вечеров – работа на заводе, домашние дела, подготовка к экспедиции, и ещё множество множеств больших и малых дел начинались с пяти утра и продолжались до глубокой ночи.
Но написать на побережье было крайне необходимо, так как его друзья-оленеводы, с которыми его связывала давняя и крепкая дружба, вот-вот уйдут в горы, и увидит он их не скоро – только в августе, когда будет проводить свой отпуск в тех далёких и глухих местах.
– Ладно, намечается командировка в Москву, а там, в гостинице, не спеша…
Толпа выплеснулась из влажного зева павильона метро и растеклась по площади разноцветными потоками.
Стараясь быстрее выбраться из этих разнопахнущих струй, он отошёл к парапету набережной, уклоняясь от толчков и касаний, и оглянулся, выбирая направление своего дальнейшего движения.